Вячеслав Денисов - Забытые заживо
– Вернется Макаров, я все ему расскажу, – выпалила Дженни первое, что пришло ей в голову.
Гламур остановился и посмотрел ей в глаза.
– Ты веришь, что он вернется?
С момента ухода с берега Макарова, Донована и русского в розовой рубашке прошло шесть дней.
– Да.
У самого берега перед ними неожиданно возник филиппинец. Его скуластое, темное лицо, раскосые глаза и кеды под рваными джинсами примелькались в лагере, как кейс Франческо. Трудно уже было представить стоянку на берегу без этих двух людей.
Внимательно глядя на Гламура, филиппинец вежливо спросил:
– Быть может, я могу оказаться вам полезным?
Дженни показалось, что сказано это в первую очередь для нее.
– Чего это ты удумал, Чингачгук? – удивился Гламур.
– Я Нидо. Нидо Сорбито.
– И что с того?
– Мне кажется, я могу вам помочь.
Дженни сидела спиной к океану, привалившись к стволу пальмы. Последние дни она вот так и жила – лицом к лесу, из которого обязательно должен появиться Макаров, и спиной к воде – единственному, откуда можно было ждать Левшу. Наступал вечер, но они не возвращались.
Дженни уснула, чтобы увидеть сон, который никак не мог оставить ее…
И в этом сне дождь продолжал свою ужасную симфонию, вбивал в землю тугие как струны струи воды, сбивая кору с деревьев и вымывая с корнями траву и чертополох. И уже несколько раз молния, ударяя в лесу в задранный конец ржавого рельса, прохаживалась мимо спины девочки, сидящей на черной потрескавшейся шпале. В прилипшем к телу розовом платье, от воды и страха хозяйки превратившемся в бледно-красное, она, теряющая сознание от холода, качала на руках тряпичную куклу и смотрела перед собой отрешенным, не имеющим ничего общего с детством, взглядом.
«Ты потерпи, Берта, – бормотала она серыми, как голубиное крыло, губами. – Дождь скоро закончится. Дождь всегда заканчивается. Нужно просто немножко подождать. Все бывает… Все бывает…»
«Что ты делаешь здесь, дитя?» – услышала она голос и почувствовала, как на плечи ее, сначала ошпарив холодом, а потом окатив теплом, легла чья-то куртка. Подняв уже непослушный взгляд, Дженни увидела человека в черном костюме и с белой полоской на воротнике.
«Святой отец, меня зовут Дженни, – клацая зубами, проговорила девочка. – А это – Берта…»
«Господи Иисусе, – прошептал пастор, поднимая ее негнущееся тело. – Спаси и сохрани… Дай ей силы выдержать это ненастье… Кто твои родители, ангел?»…
Долгое время воспитанница храма Дженни не смела признаться себе в том, что любит. Дни и ночи проводила она подле Девы Марии, вымаливая прощения за грех, которому предалась. Любовь ее, как утренняя роса, была носима в ночи души ее долго, и умереть, стало быть, следовало ей на заре. Когда откроется правда дня, когда отблеск надежды уходит так же стремительно, как появляется, когда за лучом света, видимым немногим, появляется круглый диск солнца, доступный всем.
Любовь Дженни к отцу Антонио была чиста и невинна, в двадцать своих неполных лет Дженни до сих пор не познала сладости поцелуя. К телу ее не прикасались чужие руки, разве что чуть грубоватые, но желающие ей только добра руки помогавших ей раздеться сестер. Дженни любила светло и безнадежно, как может любить прихожанка выходящего из церкви священника, как Аврора может влюбиться в ангела, как Христа может полюбить позабывшая о промысле его мироносица. Лишенная предрассудков и корысти любовь ее, любовь во грехе едва ли не смертном – как много отделяет одно от другого и как много общего содержат эти любови от единого. Любови после взгляда, после слова, после молчания…
«Я знаю, что чувства мои к вам не имеют значения. Что уготовано им одно лишь забвение, вплетенное в косу бесконечности… Но хочу я, чтобы вы знали, Антонио… Хочу, чтобы вы услышали рвущуюся из сердца песню любви моей и чтобы напевали мотив ее до тех пор, пока Господь не простит вас, раскаявшегося и позабывшего все, что скажу я сейчас вам… Я люблю вас, Антонио. Любовь ранит сердце мое, как чертополох ранит ноги во время бега. Я не успеваю за бесконечностью, в которой вы пребываете. Я грешна и буду проклята – знаю, – но люблю вас, и только недуг или нечаянная смерть в силах заставить меня не произносить более слов этих… Отпустите грех мой мне, Антонио, и скажите, милый, что мне делать с этим…»
Спустя неделю после этого святой отец Антонио отречется от сана, ибо случится немыслимое преломление из женского сердца пущенного и от алтаря отраженного луча. Великая коллизия любви, необъяснимая, как вплетенная в косу бесконечности нить прочная и волшебная, любовь с призванием связывающая, разорвется вдруг и распустит в бесконечность жаждущие страсти чувства, и предадутся они вечному скитанию среди себе подобных…
И в ночь на второе апреля 1990 года Дженни и Антонио, как и многие жители Луисвилла, войдут в тесное угрюмое помещение, чтобы через стекло смотреть, как будет мучиться в агонии грабитель и убийца Генри Уокен, забравший жизни двух женщин в придорожной гостинице. Дженни не будет видеть, как закружат вокруг хрипящего на стуле Уокена бесы, чтобы унести его туда, откуда нет возврата. С закрытыми глазами она будет сидеть рядом с Антонио, который заговорит тихо, но отчетливо:
«Десять лет назад увидел я сидящую на рельсах маленькую девочку. Звали ее Дженни… И благодарю Господа по сей день за то, что спустя столько лет разрешил он мне любить ее не как священнику, но как мужчине… А вот и сам сэр Брайан Честертон! Десять лет искал он убийцу Уокена и наконец-то нашел. Каждый всегда находит то, что ищет, Дженни, дорогая…»
Она подняла глаза и увидела неподалеку от себя мужчину тридцати пяти – тридцати семи лет с лицом, чуть подпорченным вызывающей, небрежной красотой. Мужчины не должны быть так красивы. Его упрямые глаза смотрели на судороги Уокена с восхищением взявшего самую немыслимую ноту скрипача.
«Он самолюбив до отчаяния, – прошептала Дженни и прижалась плечом к мужу, – никогда бы я не смогла полюбить такого».
«Все бывает, – в задумчивости пробормотал Антонио, – все бывает…»
Дождь бил в беспомощную землю, сминая траву и сбивая с чертополоха спесь. Казалось, не будет конца этому безумию. Девочка в прилипшем к телу розовом платье, девочка, которой было уже трудно дышать от сковавшего ее легкие холода, сидела на шпале брошенной несколько десятков лет назад железной дороги…
Она ждала человека, который должен был выйти из леса…
