Карен Рэнни - У дьявола в плену
— Давай еще раз.
Она взяла биту обеими руками и сказала:
— У меня получилось лучше, чем раньше.
— Я удивлен, что ты никогда прежде не играла в гольф, Давина. Это же шотландская традиция…
— Знаю, — прервала она его. — Первые правила игры были написаны в 1744 году. Я знаю об игре, но это не означает, что умею играть. Печальная правда в том, что у меня вообще не очень хорошо получается, Маршалл. — Она хмуро посмотрела на мяч, сосредоточилась на нем, а потом замахнулась изо всех сил. Мяч взлетел в воздух, ударился о поперечную балку на потолке и с грохотом приземлился на какой-то стул. — Ура! Я попала в четвертую лунку.
— Я все равно выигрываю, — заявил он. Стук в дверь не позволил ей ответить. Джейкобс остановился в дверях, глядя на них обоих.
— Сэр, — сказал камердинер. Он был явно чем-то обеспокоен. — Меня послали поговорить с вами.
— Кто тебя послал, Джейкобс?
— Дворецкий, ваше сиятельство, и три служанки.
— Не экономка? — поинтересовалась Давина.
— Никто не захотел ее беспокоить, ваше сиятельство, — ответил Джейкобс, отвешивая ей поклон.
— Неужели все так боятся этой женщины?
Она ждала, что Джейкобс ответит на ее вопрос утвердительно, но он лишь слабо улыбнулся:
— Мне поручили попробовать защитить некоторые предметы Эмброуза, которые являются исторической ценностью.
— Предметы?
— Ваше сиятельство, не передвинуть ли мне, например, некоторые вазы? Или чем-либо прикрыть наиболее ценные окна? — Джейкобс бросил взгляд на один из самых красивых витражей. — Может быть, закрыть его войлоком, сэр? Этому окну триста лет.
— По-моему, нас журят, Давина, — обратился к ней Маршалл.
— Нас ставят на место, — ответила Давина, опуская биту. — А как насчет люстры, Джейкобс? На мой взгляд, Маршалл ее почти разбил.
Несколько подвесок нижнего яруса действительно были в плачевном состоянии.
— Не дадите ли мне какой-нибудь совет, Джейкобс? — спросила Давина. — Я не совсем уверена, что Маршалл играет честно.
На лице Джейкобса отразился ужас.
— Ваше сиятельство, я не играю в гольф и ничего в нем не понимаю.
— Молодец, Джейкобс, что поддержал меня, — сказал Маршалл.
Джейкобс попятился вон из комнаты. Было слышно, как он приказал служанкам принести войлок.
Маршалл и Давина переглянулись.
— Расскажи мне еще раз, что такое птичка, орел и альбатрос, — попросила Давина Маршалла.
— Не думаю, что тебе следует беспокоиться о них. Все эти слова относятся к отличным ударам.
— Но я могла бы попрактиковаться. Тогда я наверняка у тебя выиграла бы.
— Сейчас моя очередь, — с улыбкой ответил Маршалл.
— Тебе не кажется, что это не очень по-джентльменски — так открыто торжествовать?
— Просто я слишком азартен, вот и все.
— Все же я должна еще попрактиковаться. Мне очень хочется у тебя выиграть.
— Сегодня это не случится, — сказал он и рассмеялся, когда она ударила его рукой по плечу.
— Давай играй, — сказала она и шлепнулась на стул.
Он прислонил биту к небольшому столику, подошел к ней и, протянув руку, поднял со стула.
— Ты способная ученица и за это должна быть вознаграждена. Я целый час буду делать все, что ты захочешь.
— Всего один час? Я требую весь день. А еще лучше… я жажду провести с тобой целую ночь. Ты будешь спать рядом со мной до самого утра.
— Давина. — Он обнял ее и наклонился так, чтобы его нос коснулся ее носа. — Кто-нибудь когда-нибудь говорил тебе, какая ты непредсказуемая?
Она улыбнулась:
— Постоянно. Непрерывно. Неизменно. Всегда.
— Но еще не ночь.
— Не ночь, — согласилась она. — Сегодня дождь льет не переставая, а гром гремит так, что гроза, наверное, не скоро закончится.
— И что нам делать со всем этим временем? — спросил он, поцеловав прежде мочку ее уха. — Мы можем перейти в какое-нибудь тихое, уединенное место и обсудить, чем мы могли бы заняться.
— Но выбирать буду я.
— И что бы ты хотела, чтобы я делал?
— Целовал меня везде — в глаза, в нос, в шею, в грудь, — без намека на улыбку, сказала она. — Представил бы себе, что я — иероглиф, а ты изучаешь все изгибы моего тела и определяешь, что они символизируют.
Он огляделся, очевидно, для того, чтобы убедиться, что в комнате, кроме них двоих, никого нет, и обхватил ладонью одну ее грудь.
— Например, этот изгиб? Как ты думаешь, какое у него самое важное значение?
— Питание? Плодородие?
Он удивил ее тем, что прижал к себе и обнял. Больше он ничего не сделал — просто окружил ее своим телом, словно она была ценнейшим артефактом, который нуждается в защите.
— Что ты делаешь? — почти шепотом спросила она.
— Держу тебя, — таким же шепотом ответил он и провел пальцами по ее спине и ягодицам. — Зачем ты так утягиваешься корсетом? Тебе этого не нужно.
— Ты хотел бы, чтобы я была распутной, Маршалл? — Со мной — да.
Их окружала тишина большого зала. Ей вдруг захотелось поблагодарить его за то, как он к ней относится, но как такую мысль можно выразить словами?
Поймет ли он?
А как было бы хорошо рассказать ему все, чего он не знал о ней, притом во всех деталях. Хотя о себе Маршалл говорит очень сдержанно, будто опасаясь, что она осудит его или ужаснется тому, что он сделал.
Могла ли она чувствовать к этому человеку что-нибудь, кроме любви?
— Останься со мной на всю ночь, — прошептала она, прижавшись щекой к его груди. — Прошу тебя, Маршалл.
— Давина…
— Ты не сделаешь мне больно. Я это знаю. Поверь мне, как я верю тебе.
Он ничего не ответил, только по-прежнему обнимал ее руками. В эту минуту в ее душе шевельнулась слабая надежда.
Маршалл проводил ее в спальню и зашел, прикрыв за собой дверь. Не отрывая от нее глаз, он начал раздеваться.
— Мне следует чувствовать себя шокированной?
— Разве? Ты ведь уже видела меня голым.
— Так это расплата за мою дерзость сегодня утром?
— Наказание любовью? А это идея. Неужели сработает?
— Очень даже возможно, — спокойно ответила она. — Мне нравится ложиться с тобой в постель. — Сами эти слова уже приятно возбуждали. — Мне раздеться, или ты предпочитаешь сам меня раздеть?
— Напротив, — сказал он, расстегивая пуговицы рубашки, — мне бы хотелось увидеть, как это делаешь ты.
— У меня некрасивые ступни. Меня это всегда удручало. Ступни большие; а пальцы на ногах, наоборот, маленькие и пухлые.
— Твои ступни меня не интересуют.
Хорошо бы начать раздеваться с большим самообладанием, подумала Давина, но она знала, что будет страшно краснеть. По груди и плечам разлилось предательское тепло. Странно, что кончики пальцев просто ледяные.
