Татьяна Форш - Цыганское проклятье
– Я здесь танцевал с тобой… – Федор сморгнул. Глаза заслезились от табачного дыма или от воспоминаний, которых не забыть.
– Были маски… И… рубиновое колье так кололо кожу… – Лена не отводила от него глаз, и Федор, подчиняясь магии этого вечера, робко обхватил ее за талию и закружил в вальсе, который вдруг прорезался сквозь ритмы зарубежных музыкальных мэтров, и с каждой секундой становился все громче, унося их в прошлое.
– А еще поцелуй… Я держал тебя за талию и целовал на глазах у всех!
– Как сейчас?
– Как сейчас… – Федор, поддавшись порыву какой-то невообразимой страсти, да чего там страсти – магии! – впился поцелуем в призывно открытые губы Лены, моля, чтобы это волшебство не заканчивалось никогда.
Господи! Да что с ним?
У него были женщины и до этой деревенской девушки, но еще никогда такое невероятное желание так не сводило с ума, заставляя едва ли не выть! Господи, да он умрет, если этот танец прекратится! А еще хуже, если ему все это снова мерещится!
– Пойдем! – Лена вдруг отстранилась и, вглядевшись лихорадочно блестящими глазами в его лицо, повела за собой.
Федор помнил лестницы, разгоряченные танцем тела, слепящие огни и бег. Лена уверенно вела его куда-то вверх, к мечте, к звездам, к их персональному раю!
Незаметная дверка, ведущая на чердак, распахнулась, едва ее проворные ручки нажали потайную пружину. В царивших здесь сумерках Федор успел заметить какие-то накрытые тканью кресла, диван, столы, тумбочки, но все это исчезло, едва пахнувшие ягодами губы любимой нашли его, унося в рай.
И исчезла пропасть, разделяющая их. Исчезли время, положение, статус. Исчезли имена, титулы, люди, события… Остались только эти губы, эти глаза, синие, как море, и жар двух тел, узнавших друг друга сквозь века и потери… И невозможность оторваться друг от друга!
– Ты сумасшедший… – Руки Лены гладили его спину, его волосы, его лицо. – Какой же ты сумасшедший…
– Я знаю… – улыбался Федор и снова ловил поцелуем ее губы. Снова возвращался в желанный рай, как заведенный продолжая шептать: – Я люблю тебя! Я хочу тебя всегда! Поехали со мной в Москву!
И она кричала:
– Да. Да! – И снова смеялась: – Ты сумасшедший! И я тоже люблю тебя!
А может, все было по-другому, но так же волнительно и безумно прекрасно…
Рассвет, проникающий первыми лучами солнца в окно старого чердака, застал Федора врасплох… Черт! Как же несправедливо после такой шикарной ночи и пары часов сна идти на какую-то дурацкую съемку! А может, сказать, что заболел?
Нет, не пойдет! Михалыч и так на него зуб точит… И Лену оставлять после всего, что было, после того, что он ей наобещал – как минимум предательство!
Точно почувствовав его настроение, она тихо застонала, просыпаясь, и распахнула глаза. Заметив любующегося ею Федора, Лена улыбнулась, выгнулась, как довольная кошка, и приподнялась на локте:
– Феденька…
Нет, как бы ему не хотелось – надо сказать!
– Лен…
Но она не дала это сделать. Ее губы нашли его, и мир снова перестал существовать. Еще часика на три…
– Лен… – Федор, наконец, оторвался от девушки, сел и огляделся. Чердак явно был давно заброшен, но – что радует – мебель на нем оказалась боевая. Не то, что делают сейчас…
– Я знаю, любимый! – Девушка села рядом с ним. – Тебе нужно возвращаться в монастырь, а меня, наверное, ждет злой папа. Хотя… после моего неудачного замужества, как ты понял, он махнул на меня рукой.
– Я бы не сказал… – Федор чмокнул ее в плечико, выудил из-под дивана одежду и, поделив на свое и Ленкино, принялся одеваться. – Честно, думал, что он меня убьет. Не разговор, а допрос с пристрастием мне устроил.
– Я слышала его окончание. Благодарю тебя за заботу обо мне…
– Лен. – Федор, не застегнув рубашку, уставился на нее. – Ты же понимаешь, что это не только забота – это единственный выход! Надо сказать твоему бывшему, что клада нет, и он успокоится! А через пару дней, когда закончатся наши съемки, я увезу тебя отсюда! Здесь я даже на денек не могу тебя оставить, чтобы не волноваться!
– Ничего не выйдет… – Лена встала, расправляя платье. – Захар знает, что клад существует. Он читал дневник Русалова – его последние записи о наступлении большевиков и о том, как и где он оставляет сокровище. А так как за все эти годы никто так и не нашел клад, Захар будет за него бороться! До последнего!
– Отлично! Тогда давай мы с ребятами сфабрикуем отрывок из якобы кинопередачи о том, что этот клад нашли еще в… например, в восемнадцатом году. – Федор натянул кроссовки и поднялся.
– Попробуй… – Лена грустно улыбнулась и направилась к потайной дверце. – Пойдем, я выведу тебя отсюда.
При свете солнца старинные стены не скрывали уродливую штукатурку стен и не менее уродливые надписи на ней. Мрамор на ступенях стерся, сбивая ноги трещинами и сколами. Исчезла магия дома, превращая его в руины, у которых уже никогда не будет хозяина…
А может, всему виной то, что им сейчас придется расстаться?
Как галантный кавалер, проводив Лену, Федор растерянно чмокнул девушку в щеку и попросил:
– Будь дома. Я зайду за тобой вечером.
– Буду ждать тебя… – Лена повернула голову, и их губы встретились. Миг – и она скользнула за дверь.
Федор, улыбаясь, постоял еще несколько мгновений и медленно побрел прочь по улице…
Силантий Русалов. 1889 г.
Сегодня Марья пришла вечером домой и, не раздеваясь, сразу на шею мне кинулась. Обнимала, целовала, что одержимая. Я даже перепугался поначалу, но когда волна безумная схлынула, взглянула она на меня прозрачными голубыми глазенками, в которых слезы застыли, и заговорила быстро-быстро, словно боялась, что не успеет всего высказать.
– Папенька, я влюблена. Счастлива безмерно и больше не хочу скрывать своих чувств. – Она раскраснелась, хоть и была с мороза, а жар от нее шел такой, что даже через полушубок ощущался. Щеки горят, глаза светятся, что два озера в ясную погоду. А улыбается как! Я ее такой счастливой не видел с тех пор, как Софья была жива. – Пришла благословения вашего просить!
Как же я не углядел, когда малышка выросла и стала взрослой? Вроде только вчера ее в колыбели качал, а уже и первый бал прошел, любовь вот голову закружила. Только кто же ее так увлек, если, кроме монастыря, она и не бывает нигде? Днями там пропадает, в доме лишь переночует и чуть свет – обратно. Не Павел же ей любимым стал?
– Успокойся, милая, расскажи все по порядку.
