Ужасы войны (ЛП) - Каррэн Тим

- Теперь мы попробуем на вкус, - сказал МакКомб. - Теперь мы заберемся в самую суть.

* * *

Битва началась.

Все началось с жуткого, бестелесного пения, которое нарастало до лихорадочного накала, и тогда мертвые в пещере, где были майор Лайонс и его трое солдат, пробудились. Не было времени для страха или потрясения; это была борьба за выживание, и все четверо повернулись лицом к тому, что выползло, чтобы питаться ими. Но кто они были? Призраки? Упыри? Их было с дюжину, и все они носили тяжелые кожаные саваны на головах, искусно сшитые из множества выцветших шкур и скальпов с длинными черными прядями. Саваны свисали до колен, под ними виднелись мокасины и оленьи поножи. Они размахивали боевыми копьями, томагавками, ножами и дубинами. У некоторых были луки и колчаны с оперенными стрелами.

Они двинулись вперед, хрюкая, как кабаны... и остановились.

Лайонс поднял руку, приказывая своим людям - Пирсону, Койлсу и Стандарду - стоять неподвижно, молчать. Пожиратели Черепов, казалось, не знали, где они. Он смотрел, как они рассредоточились, тыча и рубя тени своими орудиями. Время от времени они замирали, словно прислушиваясь.

И он понял, что именно это они и делали.

В саванах были вырезаны отверстия для глаз, но в свете горящих фонарей он видел, что глаз у них нет, веки зашиты. Да, слепые. Как многие из тех, что нападали на них в буре, совершенно слепые.

В пещере было холодно, но Лайонс чувствовал, как пот стекает по его лицу, испаряясь. Его люди дрожали, и он, вероятно, тоже. Он ощущал запах страха, исходящий от них.

Пожиратели Черепов кружили, повизгивая от удовольствия, разыскивая своих жертв.

Они не найдут нас, - подумал он, - если мы... только... будем... молчать.

Это было чрезмерным ожиданием. Он слышал тяжелое дыхание своих людей, их напряженные усилия сохранить неподвижность. Двое Пожирателей Черепов медленно, но неотвратимо приближались. Все ближе, еще ближе. Их зубы зловеще щелкали в тишине.

И тут Койлс издал задыхающийся звук.

Пожиратели Черепов тут же ринулись на него.

Лайонс и его солдаты открыли огонь из карабинов и пистолетов Кольта, пробивая дыры в наступающих пожирателях плоти, но это едва их замедлило. Они взвизгнули боевые кличи, загремели желтыми костями и бросились вперед. Пирсон был пронзен копьем и повалился на землю. Стрелы полетели из луков, и Койлс со Стандардом были пробиты снова и снова, и они тоже упали. Кровь пенилась у них изо рта, они смотрели на Лайонса с яростью, паникой и поражением в глазах, пока скальпоискатели набрасывались на них с ножами и томагавками, рубя и кромсая, а их предсмертные крики эхом разносились по пещере.

Его пистолеты опустели и дымились в руках, Лайонс отбросил их.

В его плече торчала стрела, другая рассекла щеку, но он был уже за пределами боли. Теперь он сражался с инстинктивной ненавистью. Он швырнул масляный фонарь в Пожирателей Черепов, и облако огня поглотило троих или четверых. Пылая и треща, они не упали, а поднялись из пламени обугленные и еще более мерзкие, чем прежде. Они бросились на него с поднятыми томагавками, их трофейные скальпы и истлевшие саваны тлели, испуская отвратительный дым.

Лайонс издал боевой клич южан и ринулся прямо в их гущу, размахивая саблей и отбрасывая их, как сухие дрова. Дубина скользнула по его черепу, томагавк вскрыл ребра, но он продолжал сражаться, рубя и уклоняясь, пока его противники не легли в корчах у его ног.

Другие скальпоискатели, набросившиеся на Пирсона, Койлса и Стандарда, были заняты потрошением и уродованием их тел. Они срезали скальпы, вскрывали животы и сдирали лица с черепов. Они носили блестящие шарфы из кишок, а кровь пятнала их саваны и красила их когтистые руки в яркий, сверкающий красный цвет.

Но не было времени рубить их.

Ибо в ярком свете масляных фонарей появился еще один.

Глядя на него, Лайонс на миг съежился от страха. Этот был особенным. Он не думал, что это Молчаливый Ворон, но, возможно, его военный вождь, Медвежья Шкура. И он был прав. Медвежья Шкура едва ли был человеком при жизни, а в смерти стал еще меньшим, чем человек. Словно жуткий тролль, он был сшит из человеческих и звериных шкур, увешан гниющими мехами и свисающими кожами, отвратительный и пугающий, разъедаемый тленом и кишащий паразитами. Его лицо было лоскутным, из человеческой кожи, звериных шкур и рептильной ткани, сшитых в гротескное целое, натянутое на выпирающие кости и гниющие впадины его черепа.

Один глаз был пустой глазницей, кишащей червями, другой - огромным, гнойным желтым глазом без зрачка. И этот глаз уставился на Лайонса. Рот открылся, и серые, заостренные, как шило, зубы лязгнули. Голос, гортанный, забитый могильной землей, заговорил сначала на языке сиу, затем на английском:

- Я буду питаться тобой, белый человек. Я напьюсь твоей крови и мяса, украшу свою хижину твоей кожей и кишками. Я изнасилую твоих дочерей и жен, я надену их скальпы и обвешаю горло кишками твоих детей.

Лайонс стоял твердо, напуганный, да, но больше отвращенный. Некоторые твари должны ползать, как черви, а не ходить, как люди, и эта была одной из них. Медвежья Шкура шагнул вперед. Крохотные заостренные кости ритуально вставлены в его череп и торчали, как иглы дикобраза. На голове он носил головной убор из дюжины человеческих посмертных масок, сшитых кишками. Пряди волос свисали со скальпов и падали на лицо.

Смрад, исходящий от него, сам по себе был ужасен.

- Давай, подойди, сукин сын, - сказал Лайонс, поднимая саблю.

Медвежья Шкура издал леденящий крик и взмахнул оперенной боевой дубиной, другая рука, скрюченная, как коготь, с длинными, желтыми, треснувшими ногтями.

Он прыгнул.

Лайонс бросился навстречу. Он уклонился от удара дубины раз, затем другой, разрубая Медвежью Шкуру в груди и животе. Затем дубина ударила его в лицо, раздробив кость вокруг левого глаза, кровь и ткани хлынули, а глаз вывалился из переплетения нерва. Ослепленный, в агонии, он ударил саблей и рассек лицо Медвежьей Шкуры до кости от челюсти до лба. Рана зашипела, испуская газ, обнажая гнездо зеленых, сегментированных червей, что вились в черепе. Тогда Медвежья Шкура схватил его, прижимая к гниющим, кишащим шкурам, пытаясь выдавить из него жизнь, сжимая все сильнее.

Сознание Лайонса затмилось роем черных пятен, но с последним отчаянным усилием он вскинул саблю и, по воле счастливого случая, вонзил ее меж ног Медвежьей Шкуры, где она пронзила прогорклое мясо до самых внутренностей.

Медвежья Шкура вскрикнул и отпустил его.

Из раны брызнула черная слизь, растекаясь по полу пещеры и шипя. Медвежья Шкура был ранен, и Лайонс бросился на него, размахивая саблей, целясь одним здоровым глазом, рубя это чудовище, пока не отрубил ему конечности и не рассек лицо пополам, а затем снова рассек пополам. С воплем насилия Медвежья Шкура упал на колени, и именно тогда Лайонс освободил его голову в последнем порыве силы и мании убивать.

Обезглавленная голова Медвежьей Шкуры продолжала вопить и клацать зубами, изо рта текла мерзкая желтая жидкость. Обезглавленное тело пьяно шаталось, разбрасывая червей и жуков-падальщиков. И Лайонс, в голове у которого стоял свистящий белый шум, выполз из камеры в другой туннель, его разум превратился в трясущийся соус.

* * *

Выставленный пикет у пещер.

Пинли, Джонсон и Криз - все рядовые.

Они были напуганы больше, чем когда-либо в своей жизни. Поначалу они испытывали ужас, когда их отправляли в страну индейцев, но то, что они увидели, и то, что они теперь знали, исказило все, чем они когда-либо дорожили. Они были дрожащими существами, которые вздрагивали от шепота ветра, от треска палки.

И тут началось пение.

- Вы слышите это? - спросил Джонсон.

Но двое других не осмелились признаться в этом. Он донесся до них из темноты, высокий и дрожащий голос, который был чисто женским и исключительно злым. Как голос безумной женщины на пустынном кладбище, поющей траурную песнь над могилами своих детей... жуткий, пронзительный и наполненный горем.