Рене Маори - Темные зеркала
Она тараторила без умолку, разрушив зыбкое спокойствие гостиной. Нинон не могла и секунды усидеть на месте. Как она говорила; «любое ожидание сводило ее с ума». Схватив Клотильду за руки и чмокнув в обе щеки, она тут же отбежала к окну и выглянула на улицу.
– Снег пойдет! Пойдет, пойдет, пойдет…, – пела она на мотив модной песенки.
– Тихо, тихо, – остановила ее Клотильда. – Сегодня нельзя шуметь. И хотя никогда не была набожной, добавила. – Мы ведь должны услышать первый крик младенца Христа. Да, и сама дева Мария не заглянет в наше окно, если ты будешь так кричать. Лучше позови брата, и я расскажу пока вам чудесную историю, которую вспомнила только что.
Нинон обожала слушать необыкновенные истории, Только так можно было ее унять. А Клотильда помнила огромное количество таких полусказок, в которых реальность переплеталась с вымыслом. А заканчивались они непременной моралью, которую она предоставляла вывести внукам, никогда не утомляя их назиданиями.
Глядя на обращенные к ней лица внуков, подсвеченные сполохами огня в камине, она залюбовалась красотой Нинон и юной мужественностью двадцатилетнего Матье, которые расположились прямо на ковре у ее ног.
– Я расскажу вам, – таинственным голосом начала Клотильда, – о смерти одного аббата, которая случилась как раз в Рождество.
– Ты была с ним знакома, бабушка?
Клотильда покачала головой:
– Ваш дедушка Паскаль знал его, но он умер давным-давно, еще до рождения вашего отца. От него-то я впервые и услышала про аббата Муре, нашего дальнего родственника по боковой линии. Я говорила вам, что дедушка Паскаль писал огромный труд, в котором проследил всю историю нашей семьи? Да, там было и родословное древо… Но, после его смерти папки с документами сгорели, о чем я очень жалела. Но продолжала втайне интересоваться судьбами наших родственников, и поэтому знаю, что случилось с аббатом Муре двадцать лет назад.
В жарко натопленной комнате неспешно догорал камин, и Клотильда так же неспешно повела свой рассказ, читая воспоминания, словно открытую книгу.
В тот пасмурный день в церкви святого Евтропия, бедной церкви нищей деревушки Арто готовились к рождественской мессе. Чисто выбеленные стены храма украшали еловыми ветками и высушенными гирляндами бессмертников. Достать живые цветы в эту пору было немыслимо – во всей округе не было ни единой теплицы. Аббат церкви Серж Муре был занят с утра до вечера. Он следил за установкой исповедальни – вместо старой и источенной червями кабинки, сейчас устанавливали новую – из красного дерева с резной кружевной решеткой. На эту трату пошли только потому, что старая совсем уж рассохлась. Доски погнулись, образовав просветы, через которые можно было увидеть край платья, находящейся там дамы или смутный силуэт господина, пришедшего на исповедь. И это было единственным, что поменялось в церкви за последние сорок лет. Все так же смотрела из левого придела вызолоченная гипсовая статуя девы Марии с младенцем, который держал в руке звездную сферу вселенной, все так же продолжалась агония картонного Христа над алтарем, все так же проникал белесый свет сквозь простые стекла окон. Аббат Муре отдавал приказания рабочим и женщинам, украшавшим стены церкви. Подол его вытертой сутаны оборвался и подметал пол, впитывая в себя пыль, принесенную крестьянами на своих грубых башмаках. Аббат был высок ростом, худ и бледен, только на щеках горел болезненный румянец, словно, подтачивающая его много лет болезнь, то отступавшая, то проявляющаяся с новой силой решила заявить о себе в такой неподходящий момент. Шестидесятипятилетний Серж Муре с утра чувствовал недомогание, но со свойственными ему кротостью и упорством поднялся, как обычно, в пять утра, и умывшись ледяной водой из кувшина, принялся за свои каждодневные обязанности. Прихожане любили аббата за все добрые дела, за всю помощь, которую он им оказывал. Но за все время его службы в этом приходе не стали ничуть религиознее. А он уже давно махнул рукой на безобразия и разврат, царящие в деревушке и даже на то, что по воскресеньям церковь бывала почти пуста. Он относился к прихожанам с поистине пасторской любовью и снисхождением, как к любимым чадам своим. Многие называли аббата Муре святым, и им ли было не знать это наверняка – вся жизнь священника прошла на их глазах – с самой первой его службы и по сей день.
Аббат прошел к алтарю, чтобы снять с него расшитую шелком пелену и вдруг почувствовал сильный запах цветов. Ему показалось, что прямо на полу церкви свалены охапки тубероз, лилий, левкоев. Среди огромных разноцветных роз прятались скромные фиолетовые чашечки фиалок с желтыми серединками. Он различил пряный запах гвоздик, ароматного гелиотропа. Мощная симфония запахов ширилась и поднималась к своду, и каждый запах вел свою собственную мелодию, которая вливалась в общий гимн природе и любви.
Видение этой благоухающей жатвы длилось лишь секунду, а потом церковь обрела свой прежний вид с ее пахнущими сырой известкой стенами. Но в эту секунду в душе аббата успела поселиться капля забытой горечи, от которой он, казалось, избавился давным-давно. Так давно, что уже и не мог сказать – было все это наяву или пригрезилось во время ночных бдений. В часы изнурительных молитв, когда он бросался на холодный пол перед распятием и впадал в забытье, схожее со смертью.
Серж коснулся разгоряченного лба ледяной рукой. Несомненно, он заболевает. Вот ведь не вовремя. Службы сейчас идут одна за другой, а заменить его некому. Не означает ли это, что жители Арто останутся без праздника? Голова гудела, и через гул ниспадающей воды, постоянно звучащий в ушах, он различил, как кто-то его зовет:
– Святой отец! Святой отец, мне нужна ваша помощь!
На пороге церкви стоял Северен Тома, один из самых беднейших жителей деревни. Ни он, ни его семья никогда не посещали церковь. А вот аббат, довольно, часто навещал их лачугу на окраине. Тома имел больную жену и целый выводок чумазых ребятишек, младшему из которых, едва исполнилось три года.
– Святой отец, жена помирает – зовет вас.
– Хорошо, Северен, – усталым голосом ответил аббат, – сейчас мы придем. Ступай пока домой, ступай…
Он окликнул мальчика, прислуживающего в церкви, и приказал ему взять Святые Дары.
– Жан, Адель Тома умирает, хочет собороваться.
– Что такое? – Раздался за его спиной голос. – Вы собираетесь читать отходную этой безбожнице?
Одна из женщин, украшавших церковь, спустилась с лесенки и теперь стояла за его спиной, уперев руки в бока и прислушиваясь к каждому слову.
– Анетта, – аббат махнул рукой, словно отсылая ее к прерванному делу. – Иди. Не нам судить, кто и чего достоин. Больная женщина зовет меня, она хочет исповедаться и чистой предстать перед богом.
