Рене Маори - Темные зеркала
– Я так и знал, – вскричал он. – Мы похоронили ее живой.
Но покойница грозно отстранила его бледной дланью.
– Знаешь, знаешь ли ты, Эдгар, что бывает с тем, кого похоронили заживо? Он никогда не умирает, имея волю выйти из ненавистного гроба.
Николай Васильевич внутренне весь сжался и похолодел. На его неподвижном лице словно капли росы выступил пот. «Душно мне! душно!..» – хотел вскричать он, но из онемевших губ не вырвалось ни звука. «Господи, – взмолился он, – мне ничего не нужно, – только бы искупить бесполезность всего, доселе мною напечатанного. Я же у Гроба Господня буду молиться о всех моих соотечественниках, не исключая из них ни единого»....
Видение же в зеркале, тем временем, потускнело, хотя и не исчезло вовсе. Призрак вдруг пошатнулся. Челюсти его свела предсмертная судорога, и он повалился наземь, как груда тряпья. Туман, который узрел Николай Васильевич, был следствием умирания всего его организма. И только мысль одна билась в остывающих висках, как бабочка, попавшая в сачок, и тихонько нашептывала: «И заложена там воля, ей же нет смерти».
Все остальное было, как во сне. Кто-то его поворачивал, нес, резко пахло ладаном. Чьи-то незнакомые и грубые руки распрямляли его скорченное тело, укладывали на спину. Пристраивали руки на груди и долго прижимали к глазам медные холодные кругляши. Потом опять несли куда-то…
Он очнулся так же неожиданно. Ощутил вдруг, что лежит на чем-то твердом, поднял руку и коснулся дощатой поверхности, неоструганной и цепляющей кожу занозами. Попытался вытянуться и вздохнуть, но вместо вздоха издал лишь стон, вдруг осознав, где находится. Вскрикнул во весь голос, как мечталось ране – «Душно мне! душно!..» и в последнем усилии повернулся на бок…
– Николай Васильич! Николай Васильич! – кто-то упорно тряс его за плечо. Яновский открыл глаза и с удивлением обнаружил себя в удобных креслах. Перед ним стоял столик, уставленный чайными чашками, в ивовой плетенке белели круглыми желтоватыми серединами ватрушки. А прямо напротив – висело светящееся зеркало, в котором двигались фигуры людей.
– Где я, – спросил Яновский, протирая глаза. – Что со мной?
– Так у меня же, – ответил кто-то. – Вы задремали перед телевизором. Я и не будил, пока чайник не закипел.
Николай Васильевич перевел взор на говорящего. Лицо вроде знакомое, но какое-то не такое.
– Кто вы? – с изумлением спросил он.
– Варягин я, Андрей Тимофеевич. Не признали?
– Андрей Тимофеевич, – словно что-то вспоминая, проговорил Яновский. – А не с вами ли давеча я разговор имел?
– Так со мной. Вот, чаю с ватрушками попробуйте.
Яновский автоматически взял ватрушку, укусил ее, и вновь положил на стол. Тот, который назвал себя Варягиным, казался ему опухшим без бороды и усов, да и само помещение выглядело иначе. За окном быстро темнело, и звуки, которые врывались в комнату с посвежевшим воздухом, были другими. Не слышался цокот копыт и крики извозчиков, зато стоял какой-то неумолчный шум и грохот. Стесняясь показаться смешным и поэтому, не задавая лишних вопросов, Яновский решил сделать вид, что все в порядке.
– Темно становится, – откашлявшись, пробормотал он и покосился на светящееся в темноте зеркало. – Может свечку зажечь, а, как считаете, Андрей Тимофеич?
– Свечку? – в свою очередь удивился Варягин. – Помилуйте, какие свечи, когда электричество не отключали? Вот, когда отключат, тогда и свечами будем баловаться. А сейчас, извольте, – он повернул какую-то штуковину в стене, и комната осветилась таким ярким светом, словно само солнце засунули в стеклянный абажур, свисающий с потолка.
Яновский подивился такой странности, но тут же нашел объяснение всему, что происходило вокруг.
– А зеркало-то, – сказал он, указывая светящийся прямоугольник. – Там все и продолжается, значит, я еще сплю. Черт знает, что такое снится. И призраки всякие, и умереть успел. Надо бы проснуться, – понизил он голос, словно обращаясь к самому себе.
– Господи, ну какое зеркало, – изумился Варягин. – Вы что же, телевизор не узнаете? Николай Васильич, а чувствуете вы себя как? Может к врачу обратиться? Только пятнадцать минут и прошло с нашего разговора, а вы словно с другой планеты свалились. Дать градусник?
– Нет-нет, все в порядке, – поспешил заверить Яновский. Он твердо решил вести себя так, словно ничего и не случилось. Прояснится как-то. Сны вечно длиться не могут. А пока начал разговор издалека:
– А вот напомните-ка мне, дорогой Андрей Тимофеевич, о чем мы с вами речь вели до …мммм… моего сна?
– Так о войне ж, – встрепенулся Варягин.
– Это про то, что, мол, Киев на Москву нападет? – съязвил Яновский.
– Вы уж скажите. Киев да на Москву. Москва нынче на Киев пошла…
Николай Васильевич от удивления так выкатил свои небольшие глаза, что они стали что плошки, как у той шамаханской царевны.
– А Крым? – переспросил он. – Вот вы тут давеча говорили, что турки и так далее…
– Крым? Крым-то теперь наш.
– Это я помню. Стало быть, турки не наступали?
– Турки нет, не наступали, никто не наступал. Но Крым мы вернули.
– От кого вернули? Помилуйте… Чей он был, коли и так наш и турки не наступали? Что вы меня путаете, ей богу…
– Так украинский же…
– То есть принадлежал Украине? Так, понятно… А Украина чья, если не наша? Сами у себя отбирали?
– Украина – отдельное государство, – отчеканил Варягин, теряя терпение. – Уже двадцать три года. И Крым все это время был при ней.
– То есть, – вскричал Яновский. – Если верить вам, то царь пошел на Украину, как на какого-то там татарина?
– Нет у нас никаких царей давным-давно, – пробурчал художник. – У нас власть, избранная народом.
– А… Безвластие, стало быть. А царь, значит, от бунтовщиков в Киев подался? Так?
– Не так. Нет царя, нет царей. Ничего нет… Глупости какие говорите, а я все это слушать должен.
Яновский почувствовал, что совсем теряет нить разговора. Кто-то явно сошел с ума, но кто из них двоих? В тот самый момент, некая лысая голова в зеркале заговорила о том же, мол, Крым мы забрали и наш он теперь. Ей-то, голове, откуда знать болезной? А Варягин уж подскочил ближе и газету свежую в руки сунул. И не просто свежую, а наисвежайшую, аж 2014 года. Почти двести лет прошло с последнего разговора. Вот тут Яновский и понял, что значит «воля, которой нет смерти». «Выжил», – пробормотал он чуть слышно. И тут же запричитал, заламывая руки:
– Это же мир иной. Как разобраться, как понять? Вы уж, Андрей Тимофеич, хоть обрисуйте, что тут и как. Дурак ведь я дураком, ничего не понимаю. Ох, болезнь проклятущая, что со мной делает.
