Дэниел Истерман - Ночь Седьмой тьмы
По крайней мере, это было лучше, чем то, что, как правило, приносил каждый новый учебный год. Каждый сентябрь Рик с нетерпением ожидал встречи со свежей партией студенток, просеивая их потом и отбирая одну-две, которых всегда мог рассчитывать трахнуть до Дня Благодарения.
Он никогда не старался держать эти свои интрижки в большом секрете, в последнюю очередь – от нее. Поначалу это представлялось ей своего рода бравадой, этаким криком о помощи. Как последняя дура, она ответила тем, что стала любить его еще больше, предлагая ему себя снова и снова, пока истина наконец не оскалилась всеми своими отвратительными мелкими зубками: он хотел сделать ей больно, и чем чаще она превращала свое тело в награду за его измены, тем большее удовольствие ему доставляла боль, которую он мог ей причинить. Поэтому теперь она держала свое тело при себе и была глубоко уязвлена, когда увидела, что он, судя по всему, остался к этому равнодушным. Или не заметил.
Но в этом году он не ожил совсем. Его походка так и осталась тяжелой, словно свинцовой, щеки – бледными. Ему минуло сорок девять, он был злым, хрупким и лишенным изящества. Если он смотрел на себя в зеркало, то делал это не из любви.
Она услышала, как в двери повернулся ключ. Часы показывали начало девятого. Она решила, что он пил в «Прекрасной Креолке» на Флэтбуш Авеню. Рик начал сшиваться там примерно с год назад, он пил неразбавленный клэрэни получал удовольствие от приглушенного гула, который всякий раз поднимался там с его появлением – он был единственным белым в этом баре, где собирались и пили ром одни гаитянцы. Он, разумеется, никогда не напивался слишком пьяным; это была его сильная черта – пить и сохранять полный контроль над собой. Любить и оставаться безучастным. Ведь было время, когда он любил ее, не так ли?
– Ты ел?
Он покачал головой.
– Будешь ужинать?
– Если у тебя есть что-нибудь. У тебя есть что-нибудь? – Он поставил дипломат на пол, новый дипломат, который он купил в июне.
– Я посмотрю. – Она нерешительно помолчала. Он не казался слишком пьяным. Вполне владел собой.
– Ты так и не нашел Филиуса? – спросила она.
– Пока нет. – Он прятал от нее глаза. Рик казался не просто усталым, а измотанным до предела, словно малейшего толчка было достаточно, чтобы он сорвался. Его гнев, когда он проявлялся, был неизменно холодным. Она боялась этого холода больше, чем побоев: его тщательный, академический выбор слов, манерный тон, бледные безжалостные глаза.
– Что это значит: «пока нет»? Прошла уже неделя, Рик. Никто из тех, у кого ты спрашивал, не помнит, чтобы видел его за последние полтора месяца. Я хочу знать, что происходит. Я хочу знать, имеет ли это какое-то отношение к... к той другой проблеме. – Сегодня ей было все равно, толкнет она его за грань, на которой он балансировал, или нет. Исчезновение Филиуса потрясло ее. В ее животе копошились крошечные паучки страха, предупреждая ее об опасности. Последний раз, когда кто-то из их друзей видел Филиуса, был за два дня до того, как тринадцатый канал транслировал «Бетти Блю».
– Ничего не происходит. Сегодня в «Креолке» я виделся с Ти-Жуэ. Он мне сказал, что Филиус поговаривал о возвращении на Гаити. У него еще оставались там родные. Ти-Жуэ полагает, что он завел себе маленькую подружку по дороге на Жакмель. Говорят, хорошенькая девчонка. Семнадцать лет и горяча, как перчик чили. Он познакомился с ней в прошлом году, когда ездил в командировку в Мариго. Ти-Жуэ говорит, она, по слухам, родила ему мальчика. – Рик сделал паузу и улыбнулся.
«Видишь, – словно говорила его ухмылка, – некоторые гаитянские женщины способны иметь детей».
– Вот куда подевался Филиус, – продолжал он. – Сама увидишь. Он вернется со своей татап petite[2],как-нибудь протащит ее в страну через Майами и появится здесь с нею к Рождеству. Вот увидишь.
– Я думаю, мы должны сообщить в полицию.
– Мы уже говорили об этом, Анжелина. Эта тема закрыта. – Левое веко у него подергивалось. На виске пульсировала жилка, темная, вздувшаяся от крови.
«Сегодня, – подумала она, – он, возможно, хоть раз потеряет контроль над собой».
– Нет, не закрыта, для меня – нет. Если ты не позвонишь в участок, я сама это сделаю.
– Ты никуда звонить не будешь. Филиус на Гаити. Заяви в полицию, и ты просто создашь для него кучу проблем, если он попытается провезти свою девушку через Флориду.
– Ты хочешь сказать, что это создаст кучу проблем для тебя. Ведь ты именно это имеешь ввиду, Рик, не правда ли? Ведь так?
Он понимал, о чем она говорила. Он не был тупым.
Рик фыркнул и отвернулся, направившись в ванную. Анжелина пожала плечами и опустилась в ближайшее кресло. Что толку спорить? Но она была права, она знала, почему Рик отказывался посвятить в это дело полицию.
Половина гаитянцев, живущих в Нью-Йорке, въехала в страну незаконно. Они кое-как добирались до Майами в старых, протекающих лодках, отдав за этот переезд сбережения всей своей жизни. Некоторые тонули по дороге, других по прибытии задерживали и отправляли в центр для переселенцев на Кроум Авеню. Те, кому везло, отыскивали друзей или родственников и как можно быстрее ложились на дно. Кто-то оставался в Майами, остальные перебирались на север: те, у кого было немного денег, – в Квинз или на Манхэттен, прочие – в Бруклин.
Они жили по десять человек в одной комнате, которую снимали в осыпающихся многоквартирных домах из кирпича, или дрожали за дверью с тремя замками в квартирах многоэтажек. Брались за самую серую, самую унизительную работу, получая один доллар за час и работая шестнадцать часов в день, семь дней в неделю, пятьдесят две недели в год. Улицы, на которых они жили, задыхались от отбросов, их соседями были пьяницы и наркоманы, их комнаты не обогревались, и они делили свою пищу с крысами и тараканами.
Это было лучше, чем Гаити. И никто не хотел неприятностей с полицией.
Рику, с другой стороны, было совершенно наплевать, кого высылали домой, а кто оставался с крысами. Десять лет назад Анжелина готова была поспорить, что он по-настоящему болел за них душой. Он входил в комитеты по правам гаитянских беженцев, заставлял своего конгрессмена засиживаться допоздна, строча письма о последнем нарушении закона об иммиграции, собирал деньги для отправки будущим беженцам из Жереми и Кап-Аитьена. Десять лет назад она сказала бы, что он делал все это из любви. Теперь она знала лучше. Теперь она знала, что он делал все это для Рика. И делал все это для Рика с самого начала.
Гаитянцы были для него божьим даром: готовая этническая община прямо у его порога – ковыряйся, копошись, вешай бирки сколько душе угодно. Он был большой белый доктор, а они были его пациентами. С пришествием к власти Бэби Дока в 1972 году они стекались к нему гуртами, и он выстроил себе репутацию на их широких безропотных спинах. Но, как и все репутации, она была столь же шаткой, как и вчерашняя расположенность. Он ходил по улицам Форт-Грина, Флэтбуша или Бедфорда Стивисента с опаской – не из страха перед хулиганами, он нервничал из-за того, что кто-то мог увидеть его насквозь и обогнать по другой стороне.
