Дэниел Истерман - Ночь Седьмой тьмы
Снова этот запах. То ли затхлый, то ли сырой, не разберешь. Теперь он стал как будто глуше, а может быть, она просто начала привыкать к нему. Не то чтобы сладковатый, не то чтобы кислый, он был везде и при этом нигде в особенности. Почему-то – она не могла понять почему – он вызывал у нее беспокойство, словно, где-то глубоко внутри себя, она узнала его. Воспоминание? Предчувствие?
Анжелина проглотила последнюю ложку разогретого цыпленка. «Спасибо вам, – отозвался ее желудок, – в мои годы мне, просто необходима всякая отрава». Вернувшись на кухню, она отыскала баночку сливочного мороженого с орехами пекан и ложку.
С мороженым в руке Анжелина вернулась в гостиную и включила телевизор. Она без интереса нажимала кнопку дистанционного управления, перескакивая с канала на канал. Полуночные ток-шоу, комедии положений вторичной переработки, рок-клипы, фильмы, которые устарели уже в тот день, когда впервые появились на экран. Консервированный смех, консервированные аплодисменты, консервированные чувства. Она снова выключила телевизор.
Филиус обещал ей записать несколько фильмов, пока она будет в отсутствии. На полке их стояло около дюжины, все с яркими надписями красным маркером, оставленными неловкой гаитянской рукой Филиуса. Тринадцатый канал этим летом проводил показ современных французских фильмов. Она пробежала глазами по названиям: «Les Ripoux»Клода Зиди – он знал, что ей хотелось иметь этот фильм; «Coup de Torchon»Тавернье, снятый в Америке, – это может подождать; «Дива»; «Подземка»; «Бетти Блю».Да, «Бетти Блю» -это как раз то, что нужно.
Она вставила кассету в видеомагнитофон и включила телевизор. Образы заполнили экран. Беатрис Даль и Жан-Хьюг Англан в любовной сцене. Анжелина расслабилась. Она поуютнее устроилась в кресле, глубоко зарывшись в подушки, в темный, беспорядочный мир Бетти и Зорга. Она знала, чем все кончится – безумием и быстрой смертью, бессильно бьющимися о жалость любовника, но до этого существовала надежда определенного рода. Дорожную грязь смывало с нее и уносило прочь. Африку смывало прочь. Рика и его дельфинье тело в потеках пота смывало прочь. Вздыхая, она отправляла холодное мороженое в рот, ложку за ложкой.
Вдруг изображение затрепетало и стало зернистым. Несколько перекошенных кадров проскочило, затем картинка пошла рябью. Анжелина сердито подалась вперед. Она забыла сказать Филиусу об этой неполадке, забыла попросить его отнести видеомагнитофон в мастерскую на Фултон, чтобы его починили.
Недели за две до их отъезда аппарат начал фокусничать. Во время записи, иногда в течение целых десяти минут кряду, он вдруг перескакивал с записи на воспроизведение, оставляя пробелы в середине фильмов – участки мелкой ряби на новых кассетах, куски старой записи на уже использованных. Словно снимал слой за слоем на ваших глазах.
Она потянулась за пультом дистанционного управления, но в этот момент экран начал проясняться. Медленно изображение опять стало четким. Но это не было «Бетти Блю».Любопытно. Анжелина помнила, что оставляла Филиусу чистые кассеты. Должно быть, он сначала записал на этой что-то другое, а уже потом – «Бетти Блю».
Звука не было, только чуть слышное шипение ленты. Качество записи было плохим, освещение – никудышным. Огромные тени резко контрастировали с пятнами яркого света, жесткими и четко прорисованными, как будто кто-то упражнялся к экспрессионизме. По крошечному экрану словно при замедленном воспроизведении двигались темные фигуры, похожие на черепах, плавающих в зеленом море, или на тяжелых, неповоротливых рыб в мутной, стоялой воде за стеклом аквариума, не замечающих глаза ручной видеокамеры. Звук не появлялся. Изображение подрагивало, тьма в обрамлении света, свет в обрамлении тьмы, гротескные фигуры двигались, замирали в нерешительности, неподвижные, как камни.
Анжелина смотрела, завороженная. Ее глаза не могли оторваться от экрана. В длинном ряду, вытянувшемся полукругом, мужчины и женщины сидели с прямыми спинами в высоких креслах. Ей казалось, что они смотрят на нее из глубины серых теней. Свет ложился на их лица, дрожал, снова растворялся, но они не шевелились. Как статуи, они сидели совершенно неподвижно; лица их были лишены всякого выражения, цвет и оживление словно вытекли из них по капле. Некоторые из сидевших были черными, некоторые – белыми, однако что-то в этих лицах выходило за грань расовых различий. Что-то, что Анжелине не нравилось.
В центр полукруга вступила одинокая фигура – мужчина, обнаженный до пояса; его темная кожа поблескивала в неверном свете. Слева от него вспыхивали и оседали языки пламени в жаровне, установленной на грубом чугунном треножнике. Кожа мужчины была покрыта потом, похожим на крупные бисерины, чистые и прозрачные. Свет упал на контур тени. Человек медленно повернулся лицом к камере. Это был Филиус.
И не Филиус. Анжелина почувствовала, как тонкие волоски поднимаются и ледяными иголочками впиваются ей в шею. Знакомое лицо было искаженным и чужим. Губы Филиуса были оттянуты назад в напряженной гримасе, ноздри раздулись, широко открытые глаза смотрели неподвижно, красные, одержимые. Она видела такие глаза раньше, на лицах мужчин и женщин, которыми правили лоа,в кульминационный момент церемонии водун,когда их тела вдруг становились пустыми, словно ими внезапно овладевали боги.
Филиус и не Филиус. Человек и не человек. Фигура поворачивалась раз за разом в тесном круге, танцуя в молчании, словно в такт музыке, звучавшей у него в голове. Он крепко прижимал к груди глиняную чашу.
Свет отражался от поверхности ее содержимого, вспыхивая, как звезда, всякий раз, когда танцующий поворачивался.
Раздался треск. Изображение подпрыгнуло и опять замерло. Мало-помалу треск стих, и его сменили более глухие звуки, каждый поначалу неотличимый от остальных. Постепенно эти звуки становились отчетливее. Дыхание Филиуса, хриплое и неровное от напряжения, медленный бой барабана, напоминавший удары сердца, не похожий ни на один барабанный бой, который ей доводилось слышать на церемониях водун,незнакомый голос, говоривший из теней. Слов поначалу было не разобрать, затем с ужасающей ясностью они дошли до нее – креольская молитва по умершим, которую она последний раз слышала в Порт-о-Пренсе много лет назад:
Prie рои' tou les marts
рои' les marts 'bandonne nan gran hois
рои ' les morts 'bandonne nan gran dio
рои ' les morts 'bandonne nan gran plaine
рои' les morts tue pa' couteau
рои' les morts tue pa' epee...
Молитесь за всех мертвых,
