Наталья Егорова - Обочина
– Лежи, кому говорю!
Блеклые волосы, бледное, одутловатое лицо, какая-то белая тряпка - воротник?.. серое, мутное болтается вокруг... он застонал, хватаясь пальцами за неясные холодные трубки; и тут в глаза прыгнул ярко-синий круг, сверкнули желтые искры. Такие яркие, цветные, такие... теплые...
И вцепившись взглядом в синий огонек, он враз успокоился, шумно задышал холодным сухим воздухом, пережидая острую, как цвет, боль.
Качались серые тени, медленно уползал холод, хлопали какие-то двери, мир рывками качался, окутанный болезненной дремотой.
– Что, Марь Федоровна, опять по улицам потенциальных больных подбираем? - ерническим тенорком спросила темнота. - Тех, что на своих ногах приходят, мало нам?
Что-то недовольно проворчала женщина, и вселенная прекратила движение, съежившись в узкую и очень холодную кушетку.
– Ну, что сказать. Перелом, конечно, нехороший... гадкий перелом. Но жить будет, куда он денется.
– Да ну его, чокнутый совсем, - устало заметил женский голос. - Представляешь, часы у него перед носом держала всю дорогу. Уберу - орет и вскакивает... здоровый, зараза. Так и смотрел на них до самой больницы.
Часы? В этом было что-то ужасно смешное - часы. Качаясь, всплыл перед глазами светящийся циферблат с золотыми искрами стрелок, вспыхнул острыми гранями стеклянный колокольчик глубокой синевы... расцвеченная солнцем медовая доска прилавка... оранжевый чулок с нелепой дырой...
Мир был цветным. Мир был настоящим, и в этом чудесном новом мире его ждала яркая, стремительная, невероятная жизнь. Счастье. Любовь. Работа, черт возьми!
"Оранжевые тюльпаны, - вспомнил он в последний миг перед тем, как окончательно провалиться в забытье. - Ленкины любимые цветы - оранжевые тюльпаны. И как я мог забыть?"
