Стефани Бодин - Садовник
Мама посмотрела мне в глаза:
— Ты прав. Эти деньги не мои.
— Чьи же?
Секунду-другую она, похоже, раздумывала, стоит ли отвечать.
— Мам?
Она вздохнула:
— Твоего отца. Счет открыл он.
Я чуть со стула не упал:
— Что?!
Значит, отцом он быть не может, а откладывать деньги на мое образование — вполне?
Я ей не поверил. Придумала отговорку, чтобы я не связался с «Тро-Дин». Все кончится тем, что в колледж я не поступлю, а потом…
Я взял заявление.
Она вырвала его у меня из рук:
— Даже близко не подойдешь к этому месту!
Пока мы сверлили друг друга глазами, запиликал телефон. В конце концов я шумно вздохнул и пошел отвечать. Звонили с маминой работы. Я прикрыл трубку рукой:
— Из «Гавани», спрашивают, будешь ли ты сегодня работать.
Она нахмурила лоб:
— А какой сегодня день?
— Ты серьезно?! Сегодня пятница.
— Но у меня нет смены в… — Мама уронила голову на руки и застонала. — Забыла… Я же поменялась с Бертом!
Хоть за жилье мы платили совсем немного, терять работу ей было никак нельзя. Деньги требовались не на одно, так на другое. На свет, воду и, конечно, на питание. Пока нам везло: в «Тихой гавани» разрешали работать сверхурочно, оплачивали медицинскую страховку и делали отчисления в пенсионный фонд. Четыре ночи в неделю приходилось пахать, зато потом сразу три выходных. Мама старалась расслабляться только в эти дни, и все бы ничего, не забывай она о графике.
— Ну?
— Скажи, сейчас приеду.
Она пошла к себе в комнату.
Я поставил разогреваться ужин — остатки от цыпленка карри. В ванной зашумела вода — мама пыталась протрезветь под душем. Я включил на духовке таймер. Занятия по кулинарии в местной библиотеке из ребят посещал я один, и полученные там знания иногда приходились весьма кстати. Большую часть времени она была хорошей матерью: готовила, убиралась, воспитывала меня. В остальные дни я выкручивался сам.
У себя в комнате я улегся на скамью-тренажер перед телевизором и включил диск. Видеокассету к тому времени я засмотрел почти до дыр, так что пришлось оцифровать запись. И сделать двадцать копий. На всякий случай. Теперь девятнадцать дисков лежали в коробке под кроватью, а двадцатый — в DVD-проигрывателе.
В детстве я просматривал запись чуть ли не каждый день, потом, конечно, стал включать пореже. Она всегда придавала мне уверенности. Если мы с мамой ссорились — обычно во время ее загулов, — я в тысячный раз смотрел одно и то же и успокаивался. Было в этой записи что-то особенное. Она притягивала, волшебным образом вводила в транс, давала возможность отвлечься от проблем.
На экране появилась картинка, и я, как всегда, замер.
Отец — или, скорее, его торс, — одетый в зеленую рубашку, сидел в кресле у желтой стены. В руках — книжка «Как зайчонок убегал». Отцовские руки чуть темнее моих. Когда я впервые обратил на это внимание, одна загадка решилась сама собой: раньше я всегда удивлялся, почему я смуглый, ведь мамина кожа бледнее мела. Я стал понимать, что во мне от женщины, которая воспитывает меня, а что от этого мужчины, которого я в жизни не видел. Каждый раз я старательно изучал запись в надежде обнаружить что-то новое.
О нем.
Или о самом себе.
Но тщетно. Все сокровища уже найдены.
Голос низкий, читает четко, с расстановкой. Слова в книжке на страницах с черно-белыми картинками, а цветные иллюстрации на полный разворот и без текста. В одном месте — моем любимом, где зайчонок собирается стать крокусом в тайном саду, — отец поворачивает книжку к себе и на мгновение замолкает, перелистывает страницу и снова показывает ее в камеру. А затем — буквально на секунду — у него задирается рукав, и становится видна татуировка. Синяя бабочка.
— Мейсон!
С трудом оторвавшись от экрана, я нажал паузу на пульте и отправился в спальню. Дверь в ванную была закрыта. Я постучал:
— Мам?
Она стояла, обернутая голубым полотенцем, руки в крови.
Я схватил салфетку и опустился на колени, чтобы приложить к ее ноге. Тряс головой и ворчал:
— Нельзя брить ноги, когда ты пьяная!
Ее рука легла мне на голову.
— Не могу идти на работу в таком виде.
— Придется, мам. Все отгулы за этот месяц ты уже выбрала.
— Я не в состоянии работать…
Мне хотелось попросту заткнуть ей рот, но разве так делу поможешь? Вместо этого я попытался ее урезонить:
— Еще не хватало, чтобы тебя уволили.
Она разволновалась еще больше:
— Так и будет, если приду нетрезвой…
— Давай поедем вместе, я помогу тебе с работой.
Мама опустилась на кровать:
— Тебе туда нельзя.
Я еще ни разу не бывал в «Тихой гавани» и теперь изо всех сил пытался убедить себя в разумности этой идеи.
— Да брось. Побуду там, пока тебе не станет лучше, и вернусь домой.
Мне искренне казалось, что план не так уж и плох.
— Нет. — Она похлопала меня по руке. — Со мной все будет в порядке. В ночную смену работы не много.
Я присел на кровать и обнял ее:
— Давай, я хотя бы довезу тебя.
— Ладно.
На мгновение она прижалась ко мне, затем встала и снова пошла в ванную.
Конечно, нехорошо заставлять маму идти на работу. Но что тут поделаешь? Я кинул заляпанную кровью салфетку в таз и замочил в холодной воде. Вернулся на кухню, убрал посуду, поставил на край стола мамину сумочку. И тут же — как будто нечаянно — смахнул ее локтем.
Содержимое рассыпалось по полу, я стал запихивать все обратно и вдруг увидел брелок с маленьким ключом. Он вполне мог подойти к шкафчику с документами. Бросив взгляд в сторону спальни, я отцепил ключ и положил в задний карман.
В другом кармане джинсов взревела группа «Блэк Саббат» — звонил Джек.
— Сегодня все-таки можем ехать, — сообщил он. — После девяти я свободен.
Я взглянул на часы и прикинул: успею и маму отвезти, и заполнить заявление, и подпись подделать.
— Заметано!
Класс!
Чтобы не тратить время зря, я сложил в рюкзак вещи, не забыв захватить и диск. Уезжая из дома, я всегда брал с собой запись, как другие люди кладут в бумажник фото родных. Может, это и странно, да только с диском мне как-то спокойнее — а вдруг припрет посмотреть? Джек знал о записи еще с начальной школы, и насмешек от него я ни разу не слышал. Он понимал, что она значит для меня.
Забросив маму в «Тихую гавань», я вернулся и пошел прямиком к ней в спальню — открыть шкафчик. Ключ легко повернулся, но потянуть за ручку не хватало духу — это было вторжением в мамину личную жизнь. Однако мысль о том, что внутри может лежать что-нибудь интересное, не отпускала. Вдруг я найду что-то, связанное с отцом?
