Говард Лавкрафт - Окно в мансарде
24 февраля 1922 года. Знакомый ландшафт. Может быть, окрестности Уилбрэхема? Ряд приземистых и убогих фермерских домиков. Передний план, старик, прислушивается. Время: вечер. Страшно галдят козодои. Приближается женщина, у нее в руках каменная копия звезды. Старик в страхе убегает. Любопытно. Надо будет навести справки.
21 марта 1922 года. Сегодня чуть не влип. Впредь следует быть осторожнее. Сделал звезду и произнес слова: „Пнглуи мглунафх Ктулху Р'льех у гахнагл фтагн“. Угадал прямо на огромного шантака на переднем плане. Шантак заметил и стал надвигаться. Я слышал стук его когтей! Вовремя успел уничтожить звезду.
7 апреля 1922 года. Теперь я окончательно убедился в том, что, если не соблюдать осторожность, они могут пройти. Сегодня видел Тибет и чудовищных снежных людей. Сделали еще одну попытку. Что же тогда говорить об их хозяевах? Если рабы совершают попытки преодолеть границы времени и пространства, то что тогда говорить о Великом Ктулху? Хастуре? Шуб-Ниггурате? На время надо воздержаться. Страшно потрясен».
Уилбер сдержал слово и долго не возвращался к своему загадочному времяпровождению. По крайней мере, это следовало из его записей, очередная из которых появилась почти год спустя.
«7 февраля 1923 года. У меня почти не осталось сомнений в том, что вход заметили. Заглядывать стало крайне рискованно. Безопасно только при чистом ландшафте. А поскольку никогда нельзя знать заранее, куда попадешь, процент риска значительно увеличился. Сегодня, как обычно, сделал звезду, произнес слова и стал ждать. Какое-то время видел только знакомый ландшафт юго-запада Америки в вечерний час: летучая мышь, совы, кенгуровые крысы, ведущие ночной образ жизни, да дикие кошки. Затем из одной из пещер показался Жилец Песков — с шершавой кожей, большими глазами и ушами, мордой смахивающий на медведя-коалу, хотя сходство весьма условное — этот гораздо более уродливый, долговязый и тощий. Он заковылял в мою сторону, явно неспроста. Возможно ли такое, чтобы вход позволял им заглядывать на эту сторону так же хорошо, как мне — на ту? Убедившись, что он идет прямо на меня, ликвидировал звезду. Все исчезло, как обычно. Но что было потом! Весь дом заполонили летучие мыши! Двадцать семь штук! Я не из тех, кто верит в случайные совпадения».
Затем опять был период, в течение которого кузен продолжал вести записи, не делая в них ни малейших намеков на свои видения и на «звезду», столь часто им упоминавшуюся. Я был убежден в том, что он стал жертвой галлюцинаций, вызванных, вне всякого сомнения, не чем иным, как интенсивным штудированием книг, собранных им со всего света. Последующие абзацы имели характер доказательств, хотя по существу являлись попыткой рационального истолкования того, что он якобы «увидел».
Они перемежались газетными вырезками, каковые Уилбер стремился, по всей видимости, связать со столь милой его сердцу схемой мироздания: среди них были сообщения о загадочных происшествиях, неопознанных летающих объектах, таинственных исчезновениях в пространстве, любопытных открытиях в области тайных культов и т. п. Я с горечью замечал, что Уилбер недостаточно критично воспринял отдельные аспекты первобытных религиозных представлений и искренне верил в то, например, что до наших дней дожили потомки так называемых Властителей Древности и тех, кто им поклонялся. Более того, он поставил себе целью доказать эту гипотезу, опираясь на авторитет современных свидетельств. Что и говорить, между свидетельствами древних и теми, что время от времени встречались в прессе, имелось очевидное сходство — но ведь его можно было объяснить простым совпадением. Поэтому, несмотря на всю весомость собранных кузеном доказательств, я отправил его бумаги в Мискатоникскую библиотеку, в собрание Эйкли, не сняв с них перед этим копий, тем более что многое я запомнил и так, чему способствовало одно незабываемое впечатление, увенчавшее мой, поначалу праздный, интерес к занятиям кузена.
III
О том, какую «звезду» имел в виду Уилбер, я узнал благодаря чистой случайности. При описании своих видений кузен постоянно упоминал о «создании», «уничтожении», «сотворении» или «ликвидации» некой звезды. Мне это ровным счетом ни о чем не говорило и, вероятно, так никогда бы и не сказало, если бы как-то раз в косых лучах заходящего солнца, падавших на пол мансарды, я не разглядел еле заметные линии, образовывавшие подобие пятиконечной звезды.
Прежде я не мог видеть их из-за того, что на этом месте лежал ковер, но в ходе упаковки книг и рукописей, предназначенных к отсылке в библиотеку, я ненароком его сдвинул, и, таким образом, то, что звезда попала мне на глаза, было делом случая.
Но и тогда я не сразу сообразил, что эти едва заметные линии воспроизводят звезду. Лишь после того, как я разобрался с книгами и свернул ковер, изображение открылось целиком — то была звезда о пяти концах, украшенная затейливым орнаментом и, судя по всему, нарисованная человеком, находившимся в ее центре. Теперь мне стало ясно, каким целям служила коробка с мелом, обнаруженная мною в комнате кузена, где ей, казалось бы, нечего было делать. Отодвинув бумаги и книги, я принес мел и принялся аккуратно обводить звезду и орнамент по сохранившемуся контуру, сидя в центре рисунка. Вероятно, это изображение служило какой-то каббалистической схемой, и рисовальщик должен был находиться внутри композиции.
Обведя рисунок по еле различимым линиям, сохранившимся благодаря его неоднократным воспроизведениям, я уселся в центре звезды и принялся ждать. Я вполне допускал, что вот-вот может что-нибудь произойти. Меня смущало лишь одно: читая записки кузена, я неоднократно натыкался на фразу об «уничтожении» звезды — действие, которое он совершал всякий раз, когда ему грозила опасность. Между тем, насколько я помнил из книг по каббалистической практике, именно уничтожение подобных изображений влечет за собой опасность психического расстройства. Однако пока что вообще ничего не происходило, и только по прошествии нескольких минут я вдруг вспомнил про «слова». В свое время я догадался их переписать, а потому сходил за ними и, вернувшись, торжественно произнес:
— Пнглуи мглунаф Ктулху Р'льех унахнагл фтагн!
В тот же миг произошло нечто из ряда вон выходящее. Я сидел лицом к окну с непрозрачным стеклом в южной стене дома и видел все как на ладони. Со стекла внезапно как бы спала пелена, и перед моим изумленным взором возник залитый солнцем ландшафт. Я взглянул на часы: они показывали начало десятого, и, стало быть, на дворе был поздний вечер, теплый летний вечер в штате Массачусетс. Однако тот пейзаж, что я видел в окне, был явно не новоанглийским: выжженная почва, холмы песчаника, пустынная растительность, несколько крупных пещер на переднем плане и цепь заснеженных гор на горизонте — именно такой пейзаж, о котором не раз говорил кузен в своих загадочных записках.
