Влада Медвденикова - Дети войны
Эрай смотрит на меня, долго, его взгляд теперь затянут пеленой видений или мыслей. Мне кажется — он видит и не видит меня. Наконец, он кивает, говорит:
— Я должен ехать, не могу говорить с тобой сейчас, посланник. Но завтра вернусь, мы продолжим разговор. Будь нашим гостем. Рира, — он указывает на старика-переводчика, и тот делает шаг вперед, — расскажет тебе все, что ты хочешь знать.
Эрай отворачивается, принимает из рук юного воина шлем, увитый синими и красными лентами, идет прочь. Лагерь вокруг нас приходит в движение, часть воинов расходится, другие следуют за своим вождем.
Старик молча стоит рядом со мной.
— Расскажи, — говорю я ему, — с кем вы воюете.
38
Я не знала, сколько прошло времени. Солнце уже не палило так ярко, тени удлинялись, но вечер все не наступал. Воздух становился холоднее, полнился предвкушением зимы, и казалось — вот-вот небо окрасится алым, по земле потекут сумерки. Но дневной свет все не угасал.
В этом мире ночь не спешит, подкрадывается постепенно.
Хорошо, что это так. Гораздо тяжелее было бы ждать в темноте.
Первые мгновения были самыми долгими. Я замерла, глядя вслед Мельтиару, — знала, что могу себе это позволить, здешние люди не удивятся, сочтут обычной слабостью влюбленной девушки. Мельтиар не обернулся, и это тоже было правильно.
Я смотрела ему вслед, пока он не скрылся из виду. Даже издалека он выделялся: высокий, безоружный, одетый в черное, — яркий росчерк среди пыльной толпы. Потом шатры и люди заслонили его, и я вздохнула, обняла оружие и позволила переводчику увести меня прочь.
Я боялась за Мельтиара. Его не учили искусству скрытых, он не умеет плести беседу, говорит прямо и не сможет обмануть, если потребуется. Но здесь военный лагерь, может быть, тут все прямолинейны, не придется искажать правду? Но я уже обманула этих людей, пришла к ним с оружием, скрыла, что я воин.
И поэтому могла выглядеть любопытной, — вертела головой, смущенно опускала глаза, встретившись взглядом со встречными, и считала. Считала улицы, палатки, повороты. Запоминала путь, которым меня вели.
Шатер, у которого остановился переводчик, отличался от прочих. Дверная занавесь была отдернута, обвязана белым шнуром, а над входом качались бубенцы, позвякивали в такт ветру. Изнутри тянулся странный запах, горьковатый и чистый, — словно тут жгли высушенные полевые травы, окуривали ими палатку.
— Здесь тебя никто не потревожит, — сказал переводчик.
Я шагнула внутрь, а он остался за порогом, — словно эта черта была запретной, преступать ее было нельзя. Я осторожно опустила оружие на пол, вопросительно взглянула, и переводчик заговорил снова.
Глаза еще не привыкли к полумраку, я оглядывалась, но видела лишь неясные тени. Звуки чужой речи казались тяжелыми и резкими, смысл слов с трудом оседал в мыслях. Я кивала, стараясь быть растерянной и встревоженной, а переводчик говорил. Объяснял, где что лежит, куда я могу выйти и как найти обратный путь, и много раз просил простить за скромный прием.
— Мы не ждали женщин, — повторял он. — Здесь нет того, к чему ты привыкла. Но клянусь, каждый будет почтителен с тобой, как со старшей сестрой. Никто не потревожит тебя ни здесь, ни в умывальном шатре, ни снаружи.
Я хотела спросить, почему здесь нет женщин, но вместо этого улыбнулась, неуверенно и слабо, и сказала:
— Наше путешествие было таким тяжелым, что военный лагерь кажется мне дворцом.
Должно быть, это были нужные слова. Переводчик пожелал мне спокойного дня, задернул дверную штору и ушел.
Я зажмурилась, посчитала до десяти и открыла глаза. Шатер перестал быть нагромождением сумрачных теней.
Сквозь крохотное окошко в крыше падал свет, наискось рассекал палатку. Пылинки взлетали и клубились в солнечных лучах. Ветер хлопал оконной шторкой, луч света то гас, то вспыхивал снова.
Мне стало тоскливо.
Черные палатки, где я ночевала во время войны и разноцветные шатры Аянара — все это так далеко. Наш город, наш мир — в бесконечной дали. Чужой лагерь, чужие люди. «Здесь не видно звезд», — так сказал Мельтиар.
Шатер был таким же безрадостным и тусклым, как мои мысли. Внутри полотнища еще сохранили цвет — желтовато-серый, сухой оттенок. Солнечный луч падал на кровать — низкую, укрытую шкурами и белым одеялом. Поодаль — деревянный стол и два стула, раскладных, с сиденьями из грубой кожи.
Я подняла оружие, положила его на кровать, села рядом. Мне было спокойнее рядом с черными стволами, тоска отступала, уже не мешала думать. Я смотрела, как медленно сдвигается луч света, как пляшут пылинки, — и ждала. Мгновения текли медленно, я не могла понять, минуты прошли или часы, и уже готова была позвать Мельтиара, — но он заговорил первым.
Нам придется остаться здесь до завтра. Его мысль вспыхнула, затмив сумрачный шатер и тягость ожидания. Сейчас обхожу с ними лагерь. Потом приду к тебе.
Я надеялась, что это значит «скоро», но солнечный луч исчез, и сумрак и холод окутали палатку, прежде чем Мельтиар вернулся.
— Дальше от берега горы становятся выше. — Огонь бился в каменной плошке, алыми отсветами падал на лицо Мельтиара. — Битвы идут за плодородные долины и за святые места. Это один народ, просто передрались.
Мы сидели на кровати, прижавшись друг к другу и завернувшись в шкуру, — она пахла пылью и все тем же запахом высушенных трав. На столе перед нами громоздились тарелки с сушеным мясом, кислыми яблоками и россыпью вареных зерен, незнакомых на вкус. Еду принесли вскоре после возвращения Мельтиара, — оставили у входа. Я не заметила, кто приходил, лишь увидела тень за дверной занавесью и услышала перезвон бубенцов.
Холод проникал сквозь полотнища шатра, тек по полу. Я сжимала горячую руку Мельтиара и слушала.
— Человек, с которым я буду говорить завтра — военный лидер, — рассказывал Мельтиар. — Но над ним есть старший. В родстве с ним по крови. Кажется — брат.
Запнулся об это слово, и я засмеялась. Слова, означающие родство, так редки в нашей речи, что нетрудно забыть, как они звучат. Может быть, я даже не вспомню их все. Не то, что в языке врагов.
Может быть, эти люди такие же? Семья и кровные узы для них важнее всего, может быть магия у них вовсе не магия, а чуждая сила, как у всадников? Нет, это невозможно, ведь искусство всадников нам недоступно, а Мельтиар прикоснулся к барьеру этих людей и научился их волшебству.
Он рассказал мне все — яркими всполохами мыслей. О том, что мы отрезаны от своего мира и от отряда, ждущего на берегу. Мельтиар не видит их, не может окликнуть.
