Иван Панкеев - Копья летящего тень
Два человека, направлявшиеся в сторону города, вдруг застыли, как статуи, закованные в мгновенно выткавшиеся из воздуха прозрачные искрящиеся яйца высотою в человеческий рост; в течение нескольких секунд фигуры стали на глазах усыхать, превращаться в мумии, которые, как солому, пожирал невиданный черный огонь, попыхивавший внутри сферы и моментально исчезавший…
Наложение рассказа наблюдателей и доктора Макарова однозначно подтвердило причинно-следственную связь этих событий.
В академии создали специальный сектор, возглавляемый Макаровым; не знаю, чем он теперь занимается — о его работе мы предпочитаем не говорить; единственное, о чем я его просил — поставить мне иголки в уши, чтобы легче было бросить курить: обманывать Макса не хочется, а не курить оказалось тяжелее, чем раз в день есть суп и бегать по утрам; но ведь и уступать не хочется.
Правда, потом еще с месяц в газетах встречались сообщения о странных случаях самовозгорания машин, исчезнувших людях и двух полуподвалах, в которых будто кто-то огненным языком все вылизал, оплавив даже стальные двери, хотя остальные части домов при этом нисколько не пострадали. Пожарники разводили руками; приверженцы НЛО записывали все случаи в свой актив; а одна телеведущая даже высказала предположение об испытании нового оружия и призвала власти разобраться.
А сколько подобных случаев остались не только непонятными, но даже и не зарегистрированными в тот день и в дни последующие — одному Богу известно.
…Не так давно мы с Максом, гуляя по лесопарку, забрели на самую его окраину, к пепелищу правильной круглой формы. Мне не хотелось омрачать воскресное настроение воспоминаниями, и я предложил сыну идти дальше. Максим, потыкав носком башмака рыжую землю, согласился:
— Пойдем. А его не будут восстанавливать?
— Что? — не понял я, а потом, когда дошло, опешил. — Что??
— Ну, этот желтый дом, который взорвался и сгорел.
— Откуда ты знаешь об этом, мама говорила?
— Никто не говорил, просто я помню. А откуда помню — не помню. Так ведь бывает?
— Бывает и так, — согласился я, оживляя в памяти картину: мы — трое — треугольник — струя света; и они — двое — Максим и доктор Макаров — внутри — в центре треугольника.
— А почему у Болеров одно имя на двоих было? — оторвал от раздумий Максим, и я благодарно посмотрел на него, не веря, что когда-то я мог жить на свете без этой лукавой мордашки, раздумчивого голоса, блестящих черных глазенок, — без этого чуда, называемого просто любовью.
— Почему? — настойчиво дернул за руку Макс, напоминая о своем вопросе.
— Потому, наверное, что любовь, если она настоящая, делает для двоих общим все, даже имена.
— Значит, мы тогда, — сообщил после недолгой паузы сын, — ИвЛюбМаксы?
— Или — ЛюбМаксИвы, — поддержал я.
— Или — МаксИвЛюбы, — продолжал он, и вдруг, без всякого перехода, — а каким ты был, когда был маленький?
Я показал рукой расстояние от земли.
— Нет, ты присядь! — настаивал он, и мы оба прекрасно понимали, чем это закончится; я сделаю вид, что серьезно присел и не успел уклониться от объятий Макса, а он, пыхтя и повизгивая, взберется на плечи, оседлает, — в полной уверенности, что перехитрил, победил и захомутал взрослого.
Я поднимаюсь в полный рост, одному лишь себе во всем свете признаваясь, как приятно нести и чувствовать на своих плечах это маленькое будущее человечества.
1993
КОПЬЯ ЛЕТЯЩЕГО ТЕНЬ
Стоя на лениво ползущей лестнице, спускающейся под землю, в Аид, наблюдаю за теми, кто через минуту увидит солнце, выйдя из красивого, но мрачноватого и давящего подземелья.
Старушка: рыжие волосы, прозрачный голубой шарф, рука в перстнях и в браслетах — темное серебро, ляпис-лазурная бирюза, розово-красный коралл, отчаянно сверкнувший опал… Уплыла вверх — наверное, бывшая актриса, когда-то прекрасно игравшая Кассандру: «Ах, почто она предвидит то, чего не отвратит?»
Девочка: ей хочется казаться взрослой, но она еще не умеет; сочные, жизнерадостно-зеленые сережки в ушах переманивают мой взгляд — какой густой, сочный малахит; прическа завершается высоким черепаховым гребнем, еще помнящим запах нильской воды. Милое создание, зачем тебя ждет сегодня такое огорчение? Но прибереги слезы — и оно, увы, не самое большое в твоей жизни.
Юноша: если бы вдруг одновременно исчезли все до единой статуи и картины, и фотокопии статуй и картин, изображающих Давида, то, наверное, именно ему, как раз поравнявшемуся со мной, дали бы в левую руку пращу и приказали бы во имя искусства позировать, — и получился бы новый шедевр.
Но что это? Я резко обернулся, пытаясь понять, что так встревожило в этой удаляющейся фигуре; безжалостный взгляд пробежал по одежде; затем, сорвав ее, по обнаженному телу; затем как рентгеновский луч — по костям скелета… Я искал его будущее и не находил, ибо будущего оставалось очень мало, всего несколько часов; оно сжалось до небольшого, с пятикопеечную монету, кружка в середине лба и судорожно пульсировало, предчувствуя, что вскоре случится на Волхонке. Вспышка… Крик… Скрип тормозов… Я отвернулся, помотал головой, словно мог стереть увиденное и сбросить эти, еще не обретшие плоти, звуки. Но настроение было уже испорчено.
Эскалатор метро — конвейер Аполлонов и Венер! Любимое занятие — созерцать и додумывать. Но с недавних пор, становясь на широкую ступеньку, или смотрю вниз, или читаю — только бы не наблюдать встречный поток. Пытался носить темные очки — не помогало: все равно вижу.
Сначала, пока я и сам не понимал, что произошло, друзья сторонились меня, с опаской вслушиваясь в советы. Действительно, грядущие неприятности, которые я иногда предвещал, удавалось обойти. Но потом стало ясно: лишь обойти, отодвинуть, а не избавиться от них. И, коль уж они все равно, рано или поздно случались, то выходило, что я «накаркиваю», призывая эти беды, а не предупреждаю о них.
Я стал осторожнее, и теперь говорю только о приятном, оставляя прочее в себе. И благодарю Бога за то, что взгляд мой, обращенный на кровных родственников, наталкивается на какой-то свинцовый щит, словно спрятанный под их одеждами. Глядя на дочь, маму, братьев и сестер, наконец отдыхаю. Заодно удалось выявить, на какой же ветви генеалогического древа заканчивается именно кровное родство.
…Все началось с сухой, как бамбук, египтянки. Потом я попытался выяснить, как она оказалась в нашей узкой компании, на субботнем «мальчишнике», эта мемфисская жрица, упакованная в батник, джинсы, кроссовки. Приятель мой, доктор химии, общительный человек, владеющий тремя языками, из-за чего на него и «навешивали» зарубежных гостей, сказал, что египтянку ему «подсунули» в последний момент, когда он уже направлялся на наш «мальчишник», умыкнув из лаборатории бутылку спирта. Делать нечего — вот он и рискнул привести гостью с собой. Правда, так и не удалось выяснить, каким же образом, эта нечаянная гостья оказалась в их лаборатории. Вроде бы прямо в университетском сквере она подошла к шефу и сообщила ему нечто такое из области органической химии, что тот часа два обсуждал что-то с незнакомкой, после чего заперся в кабинете, а египтянку поручил Анатолию, который и привел ее к нам.
