Николай Норд - Избранник Ада
– Да ладно, я потом зайду, осмотрю ваше кладбище внимательно. Ты дальше лучше рассказывай, – я опять булькнул Васе чуток перцовки в стакан, сам-то я за все время наших посиделок и пятидесяти грамм не выпил, так что в бутылке оставалось.
Вася не отказался, выпил и продолжил рассказ, не закусывая такую малость снадобья, только занюхал горбушкой:
– И вот, видит Витек, как из-за дерев на кладбище вышло навстречу Валюхе страшилище – волосатое, огромадное. Витек говорил, что оно было как чудище из мультиков про Аленький Цветочек. Лешак, одним словом. Ну, пацан спрятался за могильный камень, страшно ему было, морозяка по телу пошла, поджилки затряслись, да любопытство пересилило: чо же дальше-то будет? А чудище стало на тропе, руки расставило, мычит так негромко, ласково даже. Валюха к нему подошла, на грудь ему припала, а чудище ее обнимает, гладит. Ну, думает Витек, – никак с лешаком Валюха спуталась. Прижалась к нему, а сама ему и до плеча не достает, такая бабища, а рядом с ним – что девчушка: вот какой огромадный был!
– Ну, а дальше-то что? – нетерпеливо спросил я у, сделавшего паузу, Василия.
– Ну, чо – чо? Поставил лешак Валюху раком, да и отоварил. Витек-то про пенис-клитор уже все понимал – в школе изучали про осеменение, да дружки рассказывали про любовные науки, – Вася опять примолк, раскуривая потухшую самокрутку, а я поразился знанию Василия столь неординарных культурных слов.
– Ну, там стоко крику, стонов было, на целый Содом хватило – выдохнув дыма, продолжил Василий. – Ну, а потом лешак отпустил ее, и она побежала домой, да странно как-то: вперевалку, как утка, ноги нароскаряку держала, шажками мелкими какими-то. Да и не мудрено: он ей, видать, такой хрен зашпандорил, что у коня твово.
Ну вот, пробежала она мимо Витька, а тот тоже рад бы сбежать, да ноги от страха к земле приросли. А тут еще чудище по тропке в его направлении двинулось. Витек в полынь упал – спрятался – лежит, думал лешак мимо пройдет, а и не заметил Витек, что его ступни в кедах на тропке остались – торчат из полыни на дороге. Конечно, лешак его ноги приметил: полнолуние было, а у кед – подошва белая, широкая. Остановился, навис над Витьком, тот и обмочился с перепугу, ну, думает, порвет его леший щас, как промокашку.
А тот постоял, посмотрел на Витька, ноздрями поводил широкими – принюхивался, видать, к пацану. Потом ухнул негромко, как филин, повернулся и ушел куда-то за могилы, скрылся. Ну, Витек тут отошел от перепуга свово и кинулся наутек – до самой хаты без оглядки бежал. Домой забег, лег спать, но слышал, как в другой комнате – там свет горел за дверной шторой – Валюха стонала и о чем-то с матерью вполголоса переговаривалась.
А поутрянке мать привела с собой бабку-знахарку – Бормочиху, ее так зовут, потому как она все время чо-то бормочет себе под нос непонятное. Бормочиха у нас на отшибе живет, старая уже клюшка, еще при царе родилась. Так эта Бормочиха – кому аборт сделает, кому рожу заговорит, но деньги за ворожбу в жисть не возьмет – продуктами отоваривается. Чо она там с Валюхой делала – Витек не знает, но потом еще врач приходил, синяки на теле ему Валюха показывала, он ей больничный и выписал. Короче, отлежалась Валюха дома с недельку, да опять работать в психушке стала. Ну, а потом живот попер в рост, куда его спрячешь? А народ в догадках терялся: где такой мужик нашелся, что Валюху смог обрюхатить? Сама-то молчала в тряпочку, ну и Витек, знамо дело, никому ни гу-гу, чтобы не позорить сеструху.
Ну, ладно, пришел срок – в роддом увезли куда-то в Соцгород. Вернулась нескоро – недели через две, но одна, без ребеночка, сказала, мол, помер при родах. А чего ж тогда ее там стоко держали, спрашивается? Что-то тут не то было, но никто ничего не знал. А Витек знал, он разговоры матери с Валюхой подслушивал, поелику ему было страсть как интересно выведать: кто же родился?
И выходило, с его слов, такая история. Родила она мальчика, да не простого, а – о-го-го! – весом восемь кило, с какими-то там граммами, волосатого всего. Знамо – лешачок. Но врачи-то, не знали тово, ей сказали, что у мальчика, вроде, – атавизма какая-то. Потом понаехали туда какие-то профессора и академики, некоторые были в военных брюках – из-под халатов видать было. Чем-то ее там обкололи, что-то там выведали, забрали в Москву на какие-то там обследования да эксперименты. На отдельном военном самолете увозили! О как! А после всех этих опытов, ребеночка от нее забрали – для изучения наукой, но не задаром. Положили Валюхе на сберкнижку неслыханные деньжищи – аж десять тысяч рублев! Ты понял!? Слышь, Колек, я б за такие деньги, сам бы кого хошь родил – хоть бекаса. Еще она просилась, чтоб ее директором нашего сельпо поставили, но ей сказали, что образования у нее нет подходящего, но место продавца обещали. Вот она с тех пор продавцом-то и работает, а на деньги со сберкнижки – новый дом себе отгрохала. Но с нее еще и подписку взяли – о неразглашении государственной тайны. И легенду ту Валюхе придумали: ребеночек, мол, родился обыкновенный, но слабый, помер вскорости. А потом эти ученые, или кто еще там, сюда приезжали, заставляли Валюху ночью на кладбище ходить, а сами там засаду устраивали. Только лешак, то ли чуял чо, то ли еще чево там, но при них не появлялся.
Вот такая с Валюхой была история. Хочешь, верь, хочешь – нет. Только, Колек, ты мне обещал держать язык за зубами, так что никому ни слова, – закончил Василий свой рассказ.
– Василий, ты за кого меня держишь? Я же обещал – могила! А тебе, то есть, Витьку твоему – верю. Думаю, много не соврал, так только – приукрасил, может, что. Я ведь сам в детстве одного бабая видел, он вполне походит по описанию на вашего лешего.
– Да!? И ты видел тоже? Сурьезно!? А я-то думал, что ты только вид делаешь, что тебе интересно, а сам на уме себе: мол, трави байки, Васек, да не завирайся сильно, – Василий удовлетворенно хмыкнул. – Тогда и мне не стыдно признаться, Колек: я ведь тоже с лешим встречался! Да, лицом к лицу, как вот с тобой. Веришь?
– Как себе!
– Ну, то-то!
– Ну, так давай, рассказывай!
Василий грустно посмотрел на свой пустой стакан, потом перевел полный надежд взгляд на бутылку, где еще оставалось грамм сто перцовки. Не надо было быть слишком догадливым, для того, чтобы понять: что мне следует сделать, и я вылил все содержимое бутылки в стакан бравого морпеха. Вася прикончил последнее горячительное, закусил хлебом, попросил у меня покурить «хорошей» сигаретки. Я положил перед ним распечатанную пачку «БТ». Василий сначала долго нюхал саму сигарету, наслаждаясь ароматом табака, прежде чем закурить, и начал свой новый рассказ.
– Было это, как щас помню, в шестьдесят шестом году – потому я запомнил, что как раз тогда и, что положительно, именно в этот день! – Шамков чемпионом Союза стал. Я по радио услышал. Ну, для меня это, сам понимаешь, Колек, душевный праздник – мой ученик да на такую высоту недостижимую поднялся! Само собой отметил, да завалился спать, но рано – самогон свалил, он крепкий, зараза – с табачком, да еще и на курином помете настоянный. Я его у Бормочихи брал, она всегда такой делает, чтобы дури в голове было побольше – травит, сука, нашего брата, как тараканов. А тогда – также вот, лето было, жара, я окошко открытым оставил на ночь – для прохлаждения прохлады. Вдруг, слышу ночью – мой Джульбарс меня мордой тычет и скулит, жалобно так, трясется весь, ко мне жмется. Ну, я кое-как глаза продрал, хлопнул сто грамм для прояснения ясности в мозгах, спрашиваю собаку: чего, мол, напужался?
