Антон Текшин - Под знаком Z (сборник)
– Она не пробьёт, не бойся, – попытался успокоить отец, да видно было, что у самого поджилки трясутся. Котька мгновенно вспомнил все кошмарные истории, связанные с выползнями: и про их гигантскую силу, и про неубиваемые части тела, которые даже после выстрела в голову продолжали жить: ползающие руки, грызущие челюсти… Всё это враки, конечно… наверное…
Ещё удар. Чем она колотит? Встала, разбежалась и головой в стенку? Так она череп себе размозжит. «Оно и к лучшему». Удар. Удар. Котька закусил губу, как папа, пытаясь не зареветь опять. Отец взревел:
– Да заводись ты, сволочь!! – и вскочил опять в кабину. «Газель» зафырчала и неожиданно поехала. Котька еле успел вскарабкаться. Отец выжал сумасшедшую скорость, нервы его были на пределе, хотелось быстрее закончить это всё. «Газель» виляла как сумасшедшая, – удары не прекращались. Постепенно они стали более целенаправленными, переместились ближе к кабине, туда, где пряталось что-то живое.
– Щас повернём, и уже недалеко до Люблинского… Потерпи, бабуся, потерпи, бабуся… – бормотал отец, и слёзы текли по его лицу.
– Баб, а пирожки были с картошкой или с капустой? Я не посмотрел! – неожиданно крикнул Котька.
Он ждал очередного удара, но его не последовало.
– Вкусные, наверное, были пирожки, – заикаясь, торопливо заговорил Котька. На повышенных тонах, голос звучал почти визгливо, чтобы в кузове было слышно. – Я очень любил, когда ты делала пирожки со щавелем. Сладкие. Жалко, щавель не круглый год есть… Мы обязательно посадим щавель. Я сам научусь делать пирожки. Мама не любит стряпать…
– Говори, говори, – взмолился отец, когда у Котьки перехватило дыхание.
– Я говорю! Говорю! Бабуля, мы тебя очень любим! – Котька зажмурился, заставил себя продолжить: – И раньше любили, и сейчас любим! Мы тебя увозим не потому, что не любим тебя! Мы как раз очень любим! Мы хотим, чтобы ты не мучилась! Это всё вирус! Это не ты хочешь нас съесть! – он громко высморкался и завыл, держа платок у лица. Все мысли, все слова вылетели из головы. Удары возобновились. Кажется, теперь они были ещё злее.
– Па-а-па-а-а!! – провыл Котька. – Я не могу-у-у! Давай её выпустим!!
– Как мы её выпустим, на хер!! – заорал отец.
– Откроем кузов и по газам!! Вильнём пару раз, она вытряхнется!!
– Да ни хера!!!
– Я не могу-у-у та-а-ак! Я не могу-у-у та-а-ак!!
– Не ори! Задолбал!! – отец сжал руль до белых костяшек. Котька притих и только стонал в платок. Некоторое время отец вёл машину молча, потом зашипел, ударил по тормозам:
– Да провались ты! – распахнул дверцу и исчез. «Снимает блокировку с дверей», – понял Котька. Отец, запыхавшись, вернулся в кабину; он, видно, очень боялся, что бабушка выскочит и погонится за ним.
– Держись теперь, сам всё придумал!
Он заложил крутой вираж, выскочил на пустую встречку, потом едва не съехал на обочину, крутнул ещё, ещё… Шорох по стенкам кузова; что-то брякнулось об дорогу.
– Выпала!! – завопил Котька, увидев в зеркало заднего вида фигуру бабушки. Она поднималась, вставала на подгибающиеся ноги.
– Всё… всё… пусть другая какая-нибудь сволочь стреляет! Пусть другая! Пусть только попробуют сказать, что я не мужик! – отец развернул «газель», она промчалась мимо бабушки и устремилась по тракту обратно в посёлок.
Котька не отрываясь смотрел назад. Бабушка в сбившейся набок косынке стояла неподвижно и растерянно. Если бы не обрывки верёвки на руках и ногах, если бы не размозжённые костяшки…
– Это должно быть просто! Надо к этому проще… Необходимость! Как курицу убивают! Надо! – бормотал отец. – В следующий раз сразу голову отпилю…
Котька наконец повернулся к нему, губа жалко задрожала:
– Не надо следующих…
– И ты меня послушай! Сразу голову отпиливай! Я старший в семье, я, может, первый умру, и? Сорок лет, инфаркт! Ты мужчина в семье! Один останешься! Голову отпиливай, понял?!
– Папа, а если ты… – Котька опять вспомнил школьные страшилки. – Бывает, челюсти живут после того, как голову отпилят… вот я отпилю, а ко мне твои зубы ночью приползут…
– Какие, вставные, что ли?
Они уставились друг на друга, а потом начали дико, неостановимо хохотать. И хохотали, икая и всхлипывая, всю обратную дорогу, до самых ворот.
Денис Лукашевич
Смертоносный
Вот уже вторые сутки Тони Шальная Пуля гнал на север и ни разу за все это время не сомкнул глаз. Потому что знал: стоит ему хоть на миг погрузиться в соблазнительное забытье, и вместо него проснется уже кто-то другой. Безжалостный, безразличный, тупой и голодный. Очень голодный.
Он и сейчас испытывал голод, который пожирал его изнутри, нашептывал на ухо: спи, дорогой, отдохни, тебе уже незачем куда-то спешить, рвать жилы и бороться; там, за рубежом все спокойно, понятно и хорошо. Там не умирают друзья и соратники, там нет боли, страха и ненависти.
Там – счастье.
Голод глушили наркотики. На полу между педалями валялись скомканные упаковки от амфетамина, спидбола и ЛСД. Сон Тони убивал ударными дозами энергетиков, выпивая по несколько банок каждый час. От них, казалось, в жилах тек жидкий огонь, в голове бухало и ревело, сердце уже не билось, а трепетало. Чувства обострились до предела, линия горизонта резала глаза и била плеткой по мозгам. Но хуже было другое: от этого жуткого коктейля, от которого сойдет в могилу самый крутой здоровяк на среднем Западе, к нему приходили они.
– Они убили меня! Суки! Где же ты был?..
На соседнем сиденье развалился Дак-Дак. Такой же крутой, самонадеянный и блистательный, рукоять «смит-и-вессона» со щечками из полированной слоновьей кости до сих пор торчала из узорчатой кобуры на черном, с серебряной пряжкой, ремне. Только вот белоснежная сорочка, черный пиджак, на котором никогда не было ни соринки, и бабочка из блестящей кожи были залиты черной кровью из разодранного горла. Она продолжала сочиться, хотя Дак-Дак был уже часов тридцать как мертв.
– Отвали! – буркнул Тони и сунул руку куда-то в район живота Дак-Дака.
На сиденье не оказалось ничего, кроме сдавленных банок «Красного Буйвола». Пуля зашарил рукой, пока не нащупал полную. Пальцем отщелкнул клапан и начал судорожно лакать пенящуюся горькую жидкость. Потом одной же рукой разорвал новую упаковку спидов и заглотил горсть сладких синих таблеток. Наркота ударила по мозгам, и он вдавил педаль газа в пол. Рычание накрыло его.
* * *Тони любил эту машину, фактически собранную своими руками: тюнингованный «Плимут Барракуда» с форсированным движком, тяжелыми обвесами с острыми бритвами горизонтальных кромок, что резали плоть так же легко, как раскаленный нож масло, особенно на скоростях за сотню. Но больше всего Пуля гордился вооружением «барракуды», превратившим ее в настоящего хищника пустынных дорог среднего Запада. На капоте под защитными кожухами прятались два пулемета «Браунинг М2» с ленточным питанием, а за кабиной в багажнике помещалась небольшая ракетная установка – маленький сюрприз для хорошо бронированных недругов. Имелся и «последний привет»: две противопехотные мины в двигателе, если и пулеметов, и ракет окажется недостаточно. Тони Шальная Пуля умрет так же ярко, как жил.
