Дин Кунц - Мертвый и живой
– Это не шутовской колпак, – пожаловался он.
– Нет. В доме я тебе его найти не смогла, а магазин, где продаются шутовские колпаки, откроется только в девять утра.
– Может, доставка у них начинает работать раньше.
– У них нет такой службы доставки, как в пиццериях, – ответила Эрика, складывая отобранные Джоко книги в матерчатый пакет.
– Если говорить о шутовском колпаке, то пицца лучше этого. Давай закажем пиццу.
– Ты не думаешь, что пицца на твоей голове привлечет к нам ненужное внимание?
– Нет. И с обувью не сложилось, – даже вытащив шнурки, он не смог вставить широкие стопы в детские кроссовки. – Но босиком Джоко лучше. Он тверже стоит на ногах, а если ему захочется пососать пальцы, не придется разуваться.
Его пальцы на ногах, с тремя фалангами, длиной не уступали пальцам на руках. Эрика подумала, что он может вскарабкиваться на дерево, как обезьяна.
– На тебя не обратят внимание, если ты будешь оставаться в салоне, – сказала она. – И пригнешься. Не будешь смотреть в окно, если мимо проедет автомобиль. И не будешь никому махать рукой.
– Может Джоко показать им палец?
Она нахмурилась.
– Это же непристойный жест. Зачем?
– Всякое случается. Скажем, теплая ночь, большая луна, светят звезды, и тут внезапно женщина бьет тебя шваброй, а мужчина – пустым ведром, крича: «Что это здесь, что это здесь, что это здесь?!» Ты бежишь быстрее, чем бегут они, а потом тебе хочется прокричать им что-то умное, но ты не можешь придумать ничего умного, зато всегда есть палец. Может Джоко показать им знак «Все хорошо»?
– Я думаю, будет лучше, если ты станешь наслаждаться поездкой, не поднимая рук.
– Может Джоко показать им кулак, символизирующий лозунг «Власть – народу!»?
– Я не думала, что ты увлекаешься политикой, – матерчатый пакет распух от книг. – Пошли. Пора выбираться отсюда.
– Ох! Подожди. Джоко забыл. В его комнате.
– В твоей комнате нет ничего, что тебе нужно.
– Вернусь в полсекунды.
Он схватил шнурок от кроссовки и, зажав в зубах, закувыркался к двери из библиотеки.
Вернулся через несколько минут с мешком из наволочки, завязав горловину шнурком.
– Это что?
– Вещи.
– Какие вещи?
– Вещи Джоко.
– Хорошо. Хорошо. Пошли.
В гараже, у «Мерседеса GL500», Джоко спросил:
– Хочешь, чтобы я сел за руль?
Глава 57
Судя по степени возбуждения Новых людей и их разговорам между собой, Карсон решила, что большинство из тех, кто держал в руках факелы и масляные лампы, если не все, Эпсилоны, как Ганни Алекто, работающие на свалке.
Помимо Эрики Четвертой еще пятеро Новых людей, признанных мертвыми и доставленных в «Кроссвудс», но потом воскрешенных, были Альфами, четверо мужчин и одна женщина. Их всех уничтожил Виктор, по той или иной причине. Вот эта группа и называла себя Дампстерами.
Карсон и Майкл сильно удивились, когда выяснилось, что один из Дампстеров – Баки Гитро, окружной прокурор. Не тот клон, которого они убили в парке Одубон, и не исходный Баки, рожденный от отца и матери. Речь шла о первом клоне, которому предстояло заменить настоящего Баки. Но его самого заменил второй клон, потом убитый Карсон и Майклом, поскольку Виктор решил, что у первого недостаточно хорошая мимика, чтобы он смог сойти за окружного прокурора.
Судя по всему, все эти Альфы вернулись к жизни раньше, чем миссис Гелиос. Они нашли воду, чтобы умыться, и носили достаточно чистую, пусть и истрепанную одежду, вероятно, найденную тут же, на свалке.
Хотя Эрику Четвертую воскресили самой последней, именно ей поручили говорить не только от себя, но и за всех Альф, возможно, потому, что она была женой их мучителя и хорошо знала Виктора, его характер и темперамент. Лучше других могла указать на слабости, которые выводили на его уязвимые места.
Девкалион возвышался над Эрикой, когда она вводила Карсон и Майкла в курс дела, рабочие свалки приблизились к ним. От нее они не слышали ничего нового, но, будучи низшей кастой Новых людей, слушали как зачарованные. Жадно ловили каждое слово, их лица блестели в свете факелов и масляных ламп, они напоминали детей, собравшихся у костра, чтобы послушать захватывающую историю.
– Рабочие знали, что под мусорными полями происходит что-то странное, – говорила Эрика. – Они видели, как поднимается и опускается укатанная бульдозерами поверхность. Они слышали голоса, которые доносились снизу. Нынешней ночью они увидели это существо в первый раз и назвали его матерью всех-с-кем-пошло-не-так.
Эпсилоны зашептались, послышались приглушенные восклицания. На их лицах отражались эмоции, которые Новые люди никак не могли испытывать: счастье, благоговейный восторг, возможно, надежда.
– Это существо – результат неудачного эксперимента. Его доставили сюда, посчитав мертвым, но на самом деле оно умерло не полностью, – продолжала Эрика. – Удар молнии оживил его. Оно эволюционировало, превратившись в нечто удивительное, неописуемо красивое и посвятившее себя высокой цели. Иногда в Альфах, умерших даже по мнению Виктора, несколько дней после смерти сохранялась яркая искорка жизни. При должном подходе имелась возможность не дать ей потухнуть, наоборот, разжечь ее. И по мере того, как эта искорка разгоралась, жизненная сила растекалась по Альфе, возвращая его или ее в сознание и обеспечивая нормальное функционирование. Если Эпсилоны называют это существо матерью всех-с-кем-пошло-не-так, то мы зовем его Воскресителем, потому что оно само воскресло от удара молнии, а теперь воскрешает нас, делясь своей невероятно яркой жизненной силой.
Надвинувшиеся Эпсилоны с факелами и масляными лампами взяли Карсон в кольцо мерцающего оранжевого света, и на этом маленьком клочке свалки ночь обрела тот же цвет, что небо на заре, разрисованное солнечной кистью.
– Воскреситель не только восстанавливает тело, но излечивает разум, – объяснила Эрика Четвертая. – Из наших программ стирается все, что поощряет зависть, ненависть и злобу, уничтожаются все барьеры, воздвигнутые перед состраданием, любовью, надеждой. В эту ночь Воскреситель предстал перед рабочими свалки, и они получили от него весь спектр эмоций, ранее им недоступных.
У Карсон по спине пробежал холодок, когда она вспомнила слова Ганни Алекто: «Мать всех-с-кем-пошло-не-так заговорила у нас в головах».
Майкл разделил ее тревогу.
– Только не обижайтесь, но, каким бы прекрасным ни было это существо, я боюсь того, что может забраться мне в голову и изменить меня.
В мерцающем свете факелов татуировка на изуродованной половине лица Девкалиона, казалось, обрела собственную жизнь, ползая по когда-то раздробленным костям и жутким шрамам.
