Эндрю Клейвен - По ту сторону смерти
— Бремера убили. Той же ночью. Его тело выловили в Темзе. — София понуро опустила голову. — Потом отец сказал мне, что мы должны купить «Волхвов», а у меня в тот момент как раз была черная полоса, и я подумала, что это он виноват… в смерти Бремера… и не только его. Я уже точно не помню, что я тогда подумала.
Шторм, сунув руки в карманы, нащупал в одном из них бумажную салфетку и с облегчением высморкался.
— Да ты совсем замерз, бедняжка, — сказала София.
Шторм пропустил ее замечание мимо ушей.
— Ты была знакома с этим человеком? — спросил он. — С Бремером?
— Нет, я видела его один-единственный раз.
— И он вот так, ни с того ни с сего, подошел к тебе? Или он знал тебя как специалиста по живописи Рейнхарта?
Шторм интуитивно почувствовал, какой именно вопрос он должен задать. София задумчиво склонила голову и вдруг медленно пошла вдоль набережной, так что ему пришлось догонять ее.
— Нет, дело в том… — София остановилась. Они стояли лицом к лицу, ежась от холода. — Дело в том, что мне уже приходилось оказывать им услуги. Они такие — как бы тебе сказать? — безумно… добропорядочные. В основном немцы. Идеалисты до мозга костей. Кристально честные. Мечтают восстановить справедливость. Они стараются привозить произведения искусства в Англию, потому что здесь самые жесткие законы, регламентирующие права собственности. В других странах если ты что-то купил, то можешь не беспокоиться. Здесь же, если вещь краденая, законный владелец имеет на нее больше прав. Словом, когда у них возникали трудности, я помогала, потому что… потому что…
Она могла не продолжать. Шторм все понял.
— Потому что ты пытаешься искупить вину своего отца.
София удивленно вскинула голову, и с ее губ сорвался легкий вздох, в котором были и облегчение, и благодарность за то, что он понял ее без слов. Шторм протянул к ней руки и привлек к себе. София уронила голову ему на грудь.
— Ты права, — сказал он. — Я замерз.
— Много лет ничего не происходило, — говорила София. — Ничего определенного. Но я как будто знала все.
Они сидели в баре отеля «Савой». В углу, на банкетке, плечом к плечу. Шторма неудержимо влекло к ней; его пьянил ее запах, блеск ее волос вызывал в его душе восторг, ликование. Но вместе с тем его мучили сомнения; к желанию примешивалось горькое чувство вины: он должен сказать ей, должен открыть всю правду — пока не поздно. Но он никак не мог заставить себя, и только слушал ее рассказ, и смотрел невидящим взглядом в стакан с диет-колой, к которой так и не притронулся.
Пианист играл «Если бы на свете была только любовь», играл так, словно это был походный марш. Но рояль стоял в другом конце зала. В их уголке было тихо. Лился мягкий свет. Где-то далеко сновали официанты.
София сжимала в ладонях бокал, в котором плавился лед. Взгляд у нее был отсутствующий; она словно плыла по волнам воспоминаний.
— Даже не знаю, когда я впервые услышала эти… эти слухи, — продолжала она. — Не помню, чтобы кто-то хоть раз сказал мне об этом прямо. Это просто носилось в воздухе. Что отец нажил состояние, скупая предметы искусства у наци. Что все, что у нас есть… что все это не совсем чисто, понимаешь? — Она посмотрела на Шторма и поспешно добавила: — Нет, не то чтобы я знала что-то конкретное. Нет… просто время от времени… сама не знаю. То вдруг мне на глаза попадется какой-то счет, о котором я понятия не имела. Словом, иногда меня начинали терзать сомнения. — Она вдруг скривила губы. — Или ко мне подходили какие-то люди. В галерее. Не совсем… чистоплотные. И они обращались ко мне слишком… фамильярно — ты меня понимаешь? Они словно рассчитывали на мою помощь. Это как бы подразумевалось. — Она вдруг вздрогнула. — Потом они перестали подходить ко мне. — Шторм смотрел на нее, затаив дыхание. Ее глаза завораживали, в них можно было увидеть все: мольбу, одиночество, непреклонность. — Ты, наверное, считаешь, что я должна была что-то сделать, что-то сказать. Но у нас… в нашей семье… это не принято. И потом… Это убило бы моего отца. Хватило бы малейшего намека на скандал. Намека на то, что мне все известно… для него это равносильно смерти. Я бы не вынесла. — София устало смежила веки. — Понимаешь, я постоянно заботилась о нем. После того, как умерла мама. Сестра вышла замуж, а брат… его это не интересовало. Отец всегда был такой беспомощный, если дело касалось мелочей. «София, где я оставил записную книжку?», «Где мой смокинг?» Пожалуй, быт всегда оставался той областью, в которой нам было легко общаться. Ну и еще галерея… — Она поставила бокал на стол. — Все это было так давно. Война. Какое это теперь имеет значение. В конце концов, это же всего лишь искусство, верно? Ведь он же никого не убивал — он только покупал картины.
— Но почему же тогда ты поверила, что он именно тот, кого искал «восставший из мертвых»? — спросил Шторм.
— Я… как тебе сказать… просто я… — София осеклась, устремив на него беспомощный взгляд.
— Расскажи мне, что случилось с твоей матерью, — сказал Шторм.
София закрыла лицо ладонями.
— «Сердце мое обливается кровью, ибо по множеству грехов моих я сделался чудовищем в глазах Господних», — задумчиво повторила София. — Как ты догадался, что это моя любимая вещь?
— Здесь такие запоминающиеся слова, что ошибиться трудно.
Шторм включил стерео и поставил компакт-диск с записью кантат Баха. Диск валялся на книжной полке, среди альбомов по искусству. София сидела на диване и наблюдала за его действиями — ироничная улыбка на губах, беззащитность во взгляде. «Mein herze schwimmt im blut weil mich der sunden brut in Gottes heilgen augen zum ungeheuer macht»[36], — пело сопрано. Шторм, переходя от окна к окну, задергивал шторы. Несмотря на ее ироничную улыбку, он понимал, что теперь София в его власти, что она беззаветно вверила ему себя. Он расхаживал по ее квартире, как у себя дома. Подошел к камину, опустился на колени, поднес спичку к газовой конфорке. Между выложенными моррисовскими изразцами панелями затеплился огонек. София сидела неподвижно, словно загипнотизированная.
— Это так похоже на Лауру, мою сестру. — Голос ее слегка дрогнул. — Я отправила ей компакт-диски по почте в тот день, прежде чем… пойти в галерею. Понимаешь, она не могла просто вернуть их мне при встрече — тоже послала по почте. Все должно выглядеть пристойно, чтобы не пришлось ничего говорить друг другу, ничего объяснять.
— Хочешь выпить? — спросил Шторм. — Может, еще джина?
Он стоял в углу возле небольшого бара, пытаясь разобраться с замком, спрятанным в затейливой восточной резьбе.
— Нет-нет, мне уже хватит.
