Гильермо дель Торо - Штамм. Начало
Гус откатился в сторону, а голый мужик встал во весь рост. Из его ран текла не красная кровь – это была какая-то белая жирная субстанция, более густая и блескучая, чем молоко. Толстяк оступился на бордюрном камне и повалился на спину под автомобили.
Водитель пикапа попытался затормозить, лучше б он этого не делал: передние колеса перекатились через толстяка, а вот одно из задних остановилось точно на его голове, расплющив череп.
Гус с трудом поднялся на ноги. Голова еще кружилась после падения. Он посмотрел на нож Феликса, который держал в руке. На лезвии были белые пятна.
И тут кто-то врезался в него сзади, обхватил руки, снова повалил на мостовую, больно приложив плечом. Гус отреагировал, словно толстяк напал на него снова, – начал извиваться и молотить ногами.
– Брось нож! Брось его!
Гус сумел обернуться и увидел трех красномордых копов, а за ними еще двух, уже нацеливших на него пистолеты.
Парень выпустил нож, позволил завернуть руки себе за спину, где на них защелкнули наручники. В его крови вновь забурлил адреналин.
– Теперь-то вы тут как тут, вашу мать!
– Не сопротивляйся! – Один из копов с треском ткнул Гуса лицом в асфальт.
– Он напал на семью. Спросите вон их!
Гус повернул голову.
Туристов и след простыл.
Толпа зевак тоже рассосалась. Остался только Феликс, который оцепенело сидел на краю островка безопасности, держась за шею. Один из копов – на нем были синие перчатки – подскочил к Феликсу и повалил, прижав коленом к асфальту.
А позади Феликса Гус увидел некий черный предмет, укатывающийся все дальше от островка безопасности. Это была его шляпа, с грязными деньгами под лентой внутри. Колеса такси превратили шляпу в плоский блин, и Гус подумал: «Вот тебе и Америка…»
Гэри Гилбартон налил себе виски. Семья – родственники с обеих сторон – и друзья наконец-то ушли, оставив в холодильнике кое-какую еду, переложенную в четыре контейнерa, и кучу салфеток в корзинках для мусора. Завтра они вернутся к привычной жизни, а потом будут еще долгие годы рассказывать о случившемся…
«Моя двенадцатилетняя племянница была в том самолете…»
«Моя двенадцатилетняя кузина была в том самолете…»
«Двенадцатилетняя дочь моего соседа была в том самолете…»
Бродя по своему девятикомнатному дому в зеленом пригороде Фрибурга, Гэри ощущал себя призраком. Он прикасался к разным вещам – к стулу, стене… и ничего не чувствовал. Жизнь потеряла смысл. Конечно, оставались воспоминания, они могли облегчить боль, но, скорее, грозили свести с ума.
Он отключил все телефоны, после того как начали звонить репортеры, желая узнать хоть что-нибудь о самой юной из умерших в самолете. Якобы чтобы добавить истории трогательности. Какая она была? – спрашивали они. Гэри потребовался бы остаток жизни, чтобы написать один абзац о своей дочери Эмме. И это был бы самый длинный абзац в истории.
Он в большей степени скорбел об Эмме, чем о Бервин, своей жене, потому что дети – наше второе «я». Он любил Бервин, но она… как бы просто погибла, и все. А вот вокруг маленькой мертвой девочки его память крутилась, как вода, которая бесконечно утекала и никак не могла уйти в сливное отверстие.
Один из приехавших друзей, адвокат, – за последний год он ни разу не побывал в этом доме – увел Гэри на несколько минут в кабинет. Усадил и сказал, что в самом скором времени он, Гэри, станет очень богатым человеком. Такая юная жертва, как Эм, жизнь которой закончилась, практически не начавшись, гарантировала огромные выплаты в результате внесудебного соглашения.
Гэри не отреагировал. Долларовые значки не запрыгали у него перед глазами. И этого парня он не выбросил из дому. Ему было все равно. Он ничего не чувствовал.
Несколько родственников и друзей предложили ему провести эту ночь у них, чтобы не оставаться одному. Гэри убедил всех, что в этом нет никакой необходимости, хотя мысли о самоубийстве уже приходили ему в голову. Это были не просто мысли – твердая решимость, неизбежность. Но позже. Не теперь. И эта неизбежность действовала как бальзам. Только такое «соглашение» будет что-то значить для него. Но сначала предстоит кое-что сделать, а уж потом он поставит точку – после того, как уладит все формальности. После того, как построит в честь Эммы мемориальную детскую площадку. После того, как учредит именную стипендию. Но до того, как этот дом, населенный призраками, будет продан.
Он стоял посреди гостиной, когда раздался дверной звонок. Времени было уже хорошо за полночь. «Если это репортер, – решил Гэри, – я наброшусь на него и убью». Вот так. Заявляться в скорбный дом в столь поздний час. Да он просто разорвет пришельца на части!
Гэри распахнул дверь, и бурлящая в нем ярость разом сошла на нет.
На коврике стояла босоногая девочка. Его Эмма.
На лице Гэри Гилбартона отразилось изумление, и он медленно опустился перед дочерью на колени. Лицо Эммы напоминало маску – ни реакции, ни эмоций. Гэри протянул к девочке руку – и заколебался. А вдруг при прикосновении дочь лопнет как мыльный пузырь и исчезнет навсегда?
Потом он все-таки коснулся ее руки, сжал тоненький бицепс. Ощутил материю платья. Дочь была – настоящая. И она была – здесь, рядом. Гэри привлек Эмму к себе, обнял, прижал к груди.
Он отстранился, вновь посмотрел на дочь, откинул пряди волос с ее веснушчатого личика. Как такое могло быть? Гэри окинул взором лужайку с поволокой тумана, оглядел улицу, пытаясь понять, кто же привез Эмму.
Подъездная дорожка была пуста. И никакого шума отъезжающего автомобиля.
Эмма одна? А где тогда ее мать?
– Эмма… – только и сказал он.
Гэри поднялся, провел дочь в дом, закрыл дверь, включил свет. Эмма будто оцепенела. На ней было платье, купленное матерью специально для этого путешествия. Надев его в первый раз, она показалась в нем такой взрослой. Один рукав испачкан грязью… а может, кровью? Гэри оглядел дочь со всех сторон, обнаружил кровь на босых ногах – а где же туфли? – царапины на ладонях, синяки на шее. И еще она была очень грязной.
– Что случилось, Эм? – спросил он, взяв ее лицо в ладони. – Как тебе удалось спас…
Волна облегчения снова прокатилась по нему – он едва не упал от избытка чувств и крепко прижал Эмму к себе, затем поднял, перенес на диван, усадил. Она была измученна и при этом оставалась странно пассивной. Так не похоже на его всегда улыбающуюся, энергичную Эмму!
Гэри пощупал лицо девочки, как всегда делала мать, если Эмма вела себя необычно, и обнаружил, что оно горячее. Очень горячее. А кожа – ужасно бледная, чуть ли не прозрачная. Гари увидел и вены, четко проступающие красные вены, которых никогда раньше не замечал.
