Яцек Пекара - Молот ведьм
Я вздохнул, ибо видел, что для меня это непробиваемая стена.
— Хорошо, — сдался я. — Дайте мне, будьте добры, какую-нибудь вещь, принадлежавшую ему. Но не лишь бы что. Предмет, с которым он действительно был связан. Любимый кошель, нож, шляпа… Что угодно.
Он минуту думал.
— Книга, — произнёс он наконец. — Есть одна книга, которую он часто читал перед сном. Вам хватит?
Должно было хватить, поэтому я попросил, чтобы он нашёл для меня этот том.
— Пришлю его с лакеем, — пообщал он. — А теперь с вашего разрешения, проведу вас в покои, которые определил барон.
Господин Хаустоффер был более чем щедр к гостям. Мало того, что он угостил меня обедом, достойным принца (хотя, как будто, таким образом у него пировали каждый день, но для бедного Мордимера такая роскошь была событием), так ещё и велел приготовить великолепные апартаменты. В первой комнате я увидел резной стол и четыре стула, застеклённый секретер, солидную библиотечку, заполненными переплетёнными в кожу книгами, и встроенная в пол огромная, металлическая чаша. Когда мы входили, слуги как раз галопировали с вёдрами и наполняли её горячей водой.
— Господин барон любит купание, — вздохнул Кнотте, и я услышал в его голосе что-то вроде непонимания такого странного поведения. — Но посмотрите, в этой чаше можно лечь навзничь, как на ложе, а тут у вас такой хитрый крантик, который выпускает воду, когда уже захотите выйти.
— Ха! — сказал я. — Это лучше, чем лохань или ушат, а?
Я бросил взгляд в открытую дверь второй комнаты, в которой красовалась широкая кровать с бархатным балдахином и поручнями в форме драконьих голов. На занавешенных яркими гобеленами стенах висело несколько сабель с украшенными драгоценными камнями рукоятями. Я подошёл и рассмотрел внимательнее.
— Прекрасная работа, — произнёс я с восхищением и тронул лезвие, которое было словно бритва.
— Прекрасная, — повторил за мной Кнотте. — Никто уже сегодня таких не делает. Разрубает железный брусок как масло.
Мы какое-то время восхищались в молчании этим изделием давних оружейников, за который знаток наверняка заплатил бы в золоте больше, чем весила сама сабля, после чего управляющий вздохнул.
— Спокойной ночи, господин Маддердин, — произнёс он. — Сейчас пришлю вам книгу. Не колеблясь, приказывайте слугам, если вы чего-нибудь возжелаете.
Для начала, конечно, я возжелал искупаться. Ибо у вашего покорного слуги просто неприличная слабость к тому, чтобы отлежаться в горячей воде, натереться щёлоком и даже похлестать себя берёзовыми ветками. Я осознавал, что являюсь диковинкой. В наши тёмные времена, когда к некоторым людям одежда, казалось, прирастала словно вторая кожа, а изредка совершаемое купание (обычно по случаю главнейших церковных праздников) воспринималось ими как незаслуженное наказание.
Тем временем лакей принёс книгу, переплетённую в телячью кожу, и положил том на стол. Однако поработать я не спешил. Я знал, что задание, за которое я взялся, потребует огромных усилий, и одарит меня болью, которая обычному человеку показалась бы невыносимой. Поэтому мне не спешилось выходить из тёплой, чудесной ванны. Ну, в конце концов пришло время выйти из чаши (с минуту я удивлялся тому, как от откручивания золотого крантика, о котором упоминал Кнотте, грязная вода вытекает куда-то вниз), вытерся и засел за книгу.
Том отнюдь не заключал в себе ни еретического, ни отступнического содержания. Он не был учебником тёмной магии или описанием сатанинских ритуалов. Красивые, позолоченные буквы возвещали: «Деяния, приключения и смерть храброго герцога Арчибальда, Теофилом Авианом рассказанные и записанные». Некогда мне случилось прочитать этот рыцарский роман, и действительно, чтение это было захватывающим, при условии, что кого-то увлекали истории любовных интриг, предательств, поединков и битв с язычниками, великанами, драконами и чернокнижниками. Я провёл пальцами по нежной обложке, а потом раскрыл книгу. Я медленно её перелистывал, стараясь одновременно успокоить разум и забыть об окружающем меня мире да сосредоточиться только и исключительно на принадлежащем молодому барону томе.
У каждого предмета есть что-то, что мы называем «характером», что оставляет ему его создатель или человек, близко с ним связанный. Этот характер, эта аура предмета чаще всего едва заметна. Как мерцающий огонёк тоненькой, догорающей свечки. Но чем больше чувств отдано вещи, тем сильнее становится огонёк. Чем больше мощи в обладающем им человеке, тем ярче свет пламени. А если владелец занимался тёмным искусством, то близкая ему вещь будет пропитана зловонием его собственной души. Конечно, лишь немногие люди в состоянии увидеть ауру предмета, но я, сказать без скромности, принадлежал к кругу избранных, а обучение в Инквизиции усилили мои природные таланты. В полном смирении признаю, что я не обладал большой силой. Но её хватило, чтобы я распознал две вещи. Во-первых, владелец книги был человеком насквозь плохим. Метафизическое зловоние, которое я ощущал, просто убивало. Во-вторых, владелец отдавался прегрешениям, караемым нашей святейшей матерью-Церковью, и которые люди обычно называют чёрной магией или тёмным искусством. Однако это не означало, что он был сильным чернокнижником. Просто потворствовал не тем удовольствиям и прихотям, каким надо. Когда я уже всё это узнал, пришло время молитвы. Ибо только молитва могла довести до цели. Я тяжело вздохнул и преклонил колени с закрытыми глазами.
— Отче наш, сущий на небесах… — начал я. Я молился и чувствовал, как сила начинает пронизывать всё мое тело. Как пульсирует вместе с сердцем и стучит в венах. Как возносится вокруг, могущественная и непонятная. Несмотря на закрытые глаза, я начинал видеть. Но видеть совершенно иным образом, чем обычные люди. Ибо мои покои были наполнены пульсирующим багрянцем, напоминающим море тёсной крови, а принадлежащая сыну барона книга вдруг стала огромной. Выглядела словно возносящиеся над паркетом и трепещущие крылья тьмы.
— … дай нам силы, дабы мы не прощали должникам нашим, — молился я медленно и торжественно.
Я ждал боли, которая всегда была сестрой молитвы, и боль ударила. Как обычно, этот удар был таранной силы, а мука было просто невероятной. Всё моё тело горело, будто его соткали из чистого, несикажённого страдания. Я вознёсся куда-то под потолок, хотя сложно сказать куда, ибо пропорции, пространство и размеры потеряли своё первоначальное значение. Я видел коленопреклоненного Мордимера с исхудавшим, стянутым болью лицом и длинными, тёмными волосами, спадающими на плечи. Кости его скул, казалось, пробьют натянувшуюся кожу, а из сложенных ладоней, из-под ногтей, вонзённых в живое тело, капала кровь, разбрызгиваясь на паркете огромными фонтанами багрянца. Струйка чёрного дыма всыкользнула из книги и поплыла куда-то в тёмную пустоту. Именно там, в этой пустоте, на самой границе восприятия, клубились существа, бывшие частью тьмы. Я не вглядывался в них, потому что само их присутствие будило ужас.
