Олег Лукошин - Наше счастье украли цыгане
Он вдруг понял, что говорит это всё ещё лёжа, то есть вроде бы выглядит не вполне учтиво и уважительно. Отчаянно скрипнув пружинами с такой силой и пронзительностью, какая за этой кроватью никогда не замечалась, дед стал перемещаться в сидячее положение и уже свесил ноги, как вдруг заметил, что одет лишь в трусы и майку. Откинутое в сторону одеяло тут же было сграбастано обратно и торопливо уложено вокруг тазовой области.
— Спасибо, Никита Владимирович, на добром слове, — учтиво покивала ему вдова. — Спасибо.
— Может чаю, а? — предложил дед, указав ладонью на стол, где как раз заканчивала чайную церемонию я.
— И правда, — ляпнула я в этот момент, хотя отлично понимала, что лучше бы смолчать. — Чаёк знатный, чифиристый. Пробирает до основания.
— Нет! — торопливо бросила Катя, сверкнув на меня тысячей молнией. — Мы уходим.
Она взяла мать за руку.
— А это Света, да? — с той же самой благостной придурковатостью (вот уж чей невидимый режиссёр будет доволен) спросила Елизарова. — Та самая…
И посмотрела на меня добро-добро, ласково-ласково. Я чуть огнём не занялась от этого проникновенного взгляда.
— Та самая, — склонила учтиво я голову. — Та самая, чья мать занималась сексом с вашим мужем. У которого в то время было уже двое детей, надо заметить. И который — возможно, но не доказано — заделал и меня. Я и раньше хотела поинтересоваться, а раз уж вы сами зашли, то не упущу возможности и спрошу: вы были такой прогрессивной, что позволяли мужу валяться на стороне или банально не знали?
— Гнида! — выдала с шипением Катя.
— Света! — в то же самое мгновение издал возглас изумления дед. И добавил строго: — Ну-ка у меня!
Да и пальцем погрозить хотел, но, видимо, вспомнил, что я чуть постарше того возраста, когда к детям применяют этот обещающий наказание жест.
— И я тебя люблю, сестрёнка! — ответила я Кате. — Честно-честно.
Елизарова стояла всё ещё с христианской улыбочкой на устах и пыталась не нарушить тщательно продуманный всестрадательный образ, но наглость моя выбила в её душевном фундаменте какие-то важные кирпичики. Улыбочка смотрелась жалко.
— Ты не Сашина дочь, — ответила она, с усилием подбирая слова. — Не надейся. Я бы поняла, почувствовала его породу. В тебе другая, чёрная какая-то, злобная. Как у изверга Куркина. Он больше тебе в отцы годится. Кстати, я слышала, что твоя мамочка и к нему в постель залезать не брезговала.
Видимо, она полагала, что изливает на меня тонны змеиного яда. Что я расплавлюсь под ним, униженная и оскорблённая, и превращусь в кучу слизи.
— Что-то мне не нравится этот разговор! — разозлился наконец дед и поднялся на ноги, ничуть не думая прикрывать сильно мятые трусы и даже не пытаясь отыскать под кроватью тапочки. — Спасибо, гости дорогие, за визит, но будьте добры ступать теперь восвояси. Иначе я за себя не ручаюсь.
Он всё же молодец. Всегда и везде за меня. Своих не выдаёт. Боец. Победитель. Сейчас таких мало.
— И вправду, — согласилась вполне лишившаяся к этому моменту траурного лоска и превратившаяся во вполне обычную истеричную бабу, только в чёрном, Елизарова и развернулась к двери. — Если уж гнилая семейка, то только гниль здесь повсюду и обнаружишь.
Она выскочила за дверь быстрее дочери. Катя ещё стояла у порога и злобно сверкала на меня очами.
— Ты ничтожество! — искупала она меня в своём бушующем презрении. — Ты сдохнешь под забором, помяни моё слово. На тебя никто не позарится.
О да, это необычайно страшное женское проклятие — обещание одиночества. В самом деле жутко, без дураков. Только вот перспектива эта не неожиданность, я и сама себе такое будущее прогнозирую.
— Катюш, солнышко, — улыбалась я ей весело и лучисто, — заходи как-нибудь, пошепчемся. Ты и в самом деле мне нравишься, я вижу в тебе сильную, волевую девушку. Мне не понятно, почему твоя семья так взъелась на меня, я всегда была на вашей стороне.
Стук хлопнувшей о косяк двери был мне ответом. Ну вот. А ведь я совершенно серьёзно. Они, Елизаровы, действительно симпатичны мне. Я чересчур язвительна? Да, это так, но неужели вы, добрые и проницательные люди, не способны увидеть во мне меня настоящую? Светлую, лучистую, искрящуюся. Увидеть и полюбить…
Или я слишком многого требую?
СТО ЛЕТ В ОБЕД
К вечеру деду поплохело радикально.
— Све-ет! Светлана! — принялся звать он меня надтреснутым голосом, видимо не вполне уверенный дома ли я. Привстав на локтях, жадно оглядывался по сторонам, словно света белого не видя.
А я и не думала из дома высовываться. Как-то тревожно за окнами, несмотря на присутствие армии-освободительницы.
— Чего, дедуль? — подскочила к кровати.
Дедовские позывные меня озадачили. Он будто в горячку впал, хотя температура отсутствовала — лоб я регулярно трогала. Наоборот, холодненький. Видать, накрыли его с головой раздумья и переживания. Не позавидуешь: и меня порой так ими придавит, что жить не хочется, а у человека под семьдесят их и вовсе немеренно.
— Не могу терпеть больше! — схватил он меня за руку. — В сердце будто кто иглой ковыряется. И таблетки не помогают.
— Так давай я за доктором сбегаю! — предложила я.
Он мрачно выдохнул. Вроде как не хотел бы таким слабым в моих глазах выглядеть, да ребёнка неразумного напрягать, а уж и нет иного варианта. Но согласие ещё какое-то время не давал.
— Давай, дедуль! — просила я позволения.
— Да где его сейчас найдёшь, доктора-то? Марина уехала.
— Ну, медсестра ведь какая-то у неё в пункте была. На месте уж, наверное. Работает.
— Э-э, толку от неё!
— Ладно, другого доктора найду! — распрямилась я и стала одеваться, потому что поняла: этот разговор может продолжаться бесконечно.
Дед только взглядом меня проводил.
В сельсовете народец ещё копошился. Почти все незнакомые. Военные вперемежку с гражданскими. Один знакомец лишь попался — милиционер Федя Маслов. Он вроде как обрадовался мне и приветом одарил. У него поинтересоваться насчёт врача хотела, но как-то резко и стремительно, словно супергерой из американских комиксов, Федя скрылся из вида. Грустный какой-то, надо заметить.
Я тогда в первую попавшуюся дверь ткнулась — сидят три мужика, вся комната в табачном дыму утопает. На меня взглянули не без удивления, но вроде доброжелательно.
— Бойченко моя фамилия, — представилась я тотчас же. — Светлана. Я за помощью к вам.
— В чём дело? — спросил один из них, в сером пиджачке и очках. Сухонький такой, номенклатурщик со стажем. Глаза добрые, однако.
— С дедом плохо. Острая боль в сердце. В райцентр его надо, в больницу. Он ветеран Великой Отечественной, — добавила для весомости.
