Елена Гайворонская - Тринадцатый пророк
– Доброе утро.
– Доброе… – отозвался я. – Как спалось?
– Нормально. А что?
– Да так просто…
Он побрёл в кусты, я следовал за ним по пятам.
– Что снилось?
– Не помню. – Огрызнулся он.
Я мялся, не зная, с чего начать.
– Ну, чего ещё? – Повторил он, раздражаясь.
Я спросил, не видел ли он сон про чёрного человека, и по мере того, как я осторожно продвигался вперёд в своих рассуждениях, лицо его мрачнело, глаза сужались, в них разгорались недобрые огоньки… И вдруг он неожиданно бросился на меня, сгрёб за грудки, заорал:
– Так вот, кто ты! Один из них, да?! Шпион!
– Ты что, – заорал я в ответ, – с катушек съехал?! Сам ты шпион, Иуда!
Мы схватились не на шутку, рухнули, покатились, подняв клубы дорожной пыли, попеременно одерживая верх. Бывший музыкант, несмотря на кажущуюся изнеженность, был не столько силён, сколько цепок и изворотлив, и после пары тумаков жажда исторической справедливости уступила во мне место обывательской ярости. Но долго выяснять отношения подобным образом не пришлось, нас быстренько растащили, для надёжности остудили горячие головы водой и принялись увещевать.
– Вы что, с ума посходили?!
Фаддей принялся возмущённо объяснять, что накануне вечером к нему подходил парень в чёрном, сулил некие блага за то, чтобы тот донёс на Равви…
– Я послал его подальше… Как вдруг подходит этот, – он вскинул подбородок в мою сторону, – и заявляет, будто всё мне приснилось! Представляете?! Я что, похож на идиота?! Ясно, оба они из одной шайки! Шпионы! Втёрся к нам в доверие, а завтра – всех за решётку!
Мне бы крикнуть что-нибудь в своё оправдание, но язык будто отсох. Сидел, глотал воздух, как дурак, и думал, как всё глупо: хотел как лучше, а получилось… Как это по-русски. Вычислял предателя, а стал главным подозреваемым…
– Это глупо, – вступился Петр. – если бы он хотел, давно мог выдать нас всех, ночью, тёпленькими, мы и сопротивляться бы не смогли. К тому же… Я тоже видел такого человека. Во сне… – Он растерянно смолк.
– Вы просто спелись. – Язвительно сказал Фаддей. – Во сне и наяву. Рыбак рыбака…
За брата заступился Андрей, оба принялись яростно перепираться, да так, что дело опять едва не дошло до драки.
– Я тоже видел этот сон, – потупившись, встрял Лука.
Все повернулись к нему, он густо покраснел.
– Да, – сказал он, – это было так реально, словно наяву… Ещё на той неделе.
– И я, – тихо признался Матвей.
Я заметил, что, и остальные старательно отводят глаза. Готов поклясться, что у каждого из присутствующих была порция собственных неприятных воспоминаний. Неприятных до такой степени, что все предпочли сохранить их в тайне друг от друга и Равви.
– И как, по-вашему, такое могло произойти, что мы все видели один и тот же сон? – ехидно спросил Иуда-Фаддей. – Что это, групповое помешательство?
– Вы ещё не поняли? – тихо проговорил Иоанн. И, может быть, оттого, что говорил он обыкновенно мало, все разом смолкли. – Неужели вы так и не поняли, кто это был? – продолжил он, запинаясь и горячась. – Кому выгодно, чтобы хоть один из нас совершил величайшую низость? И чтобы это был не любой человек с дороги, а именно один из нас, тех, кого выбрал Равви… Я не буду его называть, вы и сами знаете, кто это.
– Браво, – сказал я и в наступившей густой тишине громко зааплодировал. – А в моём скромном лице вы поймали дьявольского приспешника. Поздравляю. Вот оно, зарождение инквизиции. Валяйте, разжигайте костёр. – Раскланялся и сел, почувствовав резкую слабость в коленях, обхватил руками голову. Мне было не смешно. Страшно. Почему-то я сразу поверил Иоанну. Возможно потому, что уже и сам понял, кем был ночной прохожий, только отчаянно боялся признаться в том самому себе. Страх снова окутал меня холодной липкой паутиной.
Все снова загудели и загалдели, но я никого не слушал, вновь переживал ночное происшествие, ужасаясь тому, что было и что могло быть, если бы… Я не хотел думать об этом «если», но не мог не думать, насколько убедительно, многогранно и многолико бывает зло. Ведь я почти ему поверил. Почти…
– Но почему именно один из нас? – долетел до меня чей-то робкий вопрос.
– Потому… – проговорил я, отнимая ладони от заледеневших скул. – Потому что вы – лучшие. Избранные. Если лучший из представителей человечества вступит в сделку со злом, мир обречён. Равви как-то сказал, что есть некто, кто играет против нас по своим правилам. Он говорил именно о нём, любителе апокалипсисов… По Высшему закону мир, переполненный злом, будет уничтожен. Вот она, последняя капля зла – предательство. Кто из вас способен на такое? Судьба человечества в ваших руках.
Все снова заговорили хором, на повышенных тонах, горячась и перебивая друг друга, но общий смысл сказанного заключался в том, что ни один из них не способен на подобную пакость.
Я переводил взгляд с одного на другого, силясь представить себя на месте каждого. Лука – врач. Хороший врач и пытливый учёный, мечтавший создать новое жаропонижающее. Я слыхивал об одержимых учёных, готовых на всё ради своих открытий… Фома – бывший военный. Преданный цепной пёс, не доверяющий никому. И всё же… Каждый солдат в глубине души мечтает о генеральском звании. А маршальском? Иоанн – тихий литературный гений… Как горели его глаза, когда я плёл про печатные станки… Первая в мире книга первого писателя. Книга книг… Фаддей-Иуда, наконец… Красавчик, любимец женщин, в прошлом прекрасный музыкант и, как пить дать, плейбой. Богема. Возможно, в своих снах он по-прежнему грезит о славе, огромных подмостках, толпах восторженных поклонниц, швыряющих к его ногам цветы и самих себя… Петр…
Мне не хотелось продолжать думать об этом.
– И тем не менее, – сказал я упрямо. – Один из вас сделает это. И заварит кашу, которую не расхлебать и за две тысячи лет…
Я прикусил язык, осознав, что сказал слишком много, но было поздно. Слово, как известно, не воробей и даже не муха.
– Кто ты такой? – сдвинув брови, грозно спросил Фома. – Давай, отвечай.
Я обвёл взглядом обступивших меня людей, чьи лица являли собой палитру всевозможных чувств и оттенков, от любопытства до негодования.
– Человек, – сказал я, разведя руками. – Чего вам ещё?
– Но ты пытаешься обвинить одного из нас в страшном преступлении, которое он якобы совершит, – мрачно проговорил Фома. – Кого ты имеешь в виду?
– Не знаю. Я понял одно: человек слаб. У любого, самого лучшего, есть самые сокровенные желания, мечты, стремления, признаться в которых подчас он боится и самому себе. И уязвимые места, бить по которым невыносимо больно – настолько больно, что невозможно ни дышать, ни думать. А тот парень, похоже, видит всех насквозь. Он не знает ни жалости, ни снисхождения. Он как злой ребёнок, а мы для него – игрушки, которые он ломает, чтобы посмотреть, что внутри. Увидит, потеряет интерес – растопчет, чтобы никому другому не достались. А когда он переломает все, надеется получить новые… Новые игрушки, новых людей, новый мир…
