Карина Сарсенова - Хранители пути
Высокий, черноглазый, безусловно и аристократически красивый мужчина, смотрящий на нее с другой стороны толстого студийного стекла, казался близким, чересчур близким… Или это она была слишком близка к нему все эти дни… Родной человек, брат ее отца, почему она не должна была доверять ему? Почему она так сильно не хотела следовать его просьбам и советам? Объяснить себе причины своего же беспокойства Меруерт никак не могла. Но, несмотря на отсутствие весомых аргументов, тревога оставалась и более того, нарастала с каждым днем. Но в то же время что-то прочно удерживало ее от… От чего? Меруерт поправила слишком большие для нее наушники, споткнулась о ножку пюпитра, покраснела и растерянно посмотрела на Шалкара, с теплой улыбкой наблюдавшего за ее неуклюжими действиями. Когда же она, наконец, сможет довериться его словам о ее таланте и запеть по-настоящему! Наверное, никогда. Не ее это дело — петь. Сняв наушники, она махнула ими Шалкару.
— Что еще, детка? — нажав кнопку на столе, проворковал тот ласковым тоном, в котором проскользнули нотки тщательно скрываемого раздражения.
— Я не знаю, как начать… — потерянно произнесла Меруерт. — Я вообще не умею петь. Я ведь вам говорила!
— Племяшка, тебе это кажется! — успокаивающим тоном промолвил Шалкар и ободряюще улыбнулся. — Ты же пережила клиническую смерть! И потеряла память! Конечно, трудно довериться моим словам, но ты же видишь! — взмахнув рукой, он развернулся и указал на сидевших в комнате нескольких человек. Меруерт кивнула напряженно глядевшим на нее Серику и Тохтару и вежливо улыбнулась четырем незнакомым мужчинам и женщинам, сканирующим ее неприятными оценивающими взглядами.
— Наша творческая семья помнит тебя и любит! Мы все помним тебя, твое творческое могущество, силу твоего таланта! — подойдя к стеклянной стене, Шалкар оперся на нее обеими руками, взглядом подозвал к себе Меруерт, и когда ее лицо оказалось от него совсем близко, тепло и проникновенно улыбнулся. Его глубокие черные глаза вспыхнули и заискрились мириадами ледяных звезд. Зачарованная этим странным внутренним свечением, парадоксально делающим взгляд Шалкара еще более темным и бездонным, Меруерт потянулась ему навстречу и влетела, как ей показалось, в беспредельность раскрывшегося перед ней ночного неба…
— И наша общая память сейчас как бы заменяет твою, милая моя девочка! Доверься нам, нашим любящим сердцам! Ведь нас так много… Доверься мне… Ведь я люблю тебя… — сверкающие искры в глазах Шалкара засияли внезапно еще ярче, и Меруерт в испуге отшатнулась, схватившись рукой за сердце, в которое одновременно впились миллионы ледяных игл. Тяжело опустившись на стул, она жадно хватала ртом спертый студийный воздух.
— Это паническая атака, деточка! — открыв дверь, Шалкар стремительно вошел в изолированное от посторонних шумов крохотное пространство. — Сейчас я тебе помогу. Так… Лучше? — участливо осведомился он, бережно растирая похолодевшие пальцы Меруерт. Слабо улыбнувшись, она кивнула головой.
— Ничего страшного, это бывает, когда человек сильно нервничает. Ты переживаешь хронический стресс, потому что не можешь вспомнить себя и свою жизнь до… Ну, в общем, до недавних пор.
Опустившись перед девушкой на колени, Шалкар с сочувствием и надеждой заглянул ей в лицо.
— Ты обязательно вспомнишь себя прежнюю! Я верю в твою силу и желание жить! Но жить надо полноценно! А как можно полноценно жить, не ведая своих талантов и не раскрывая их? Как?
Прижав к груди окончательно заледеневшие руки Меруерт, он смотрел на нее тревожно и вопросительно.
— Я… я… — сквозь подступившие слезы прошептала она.
— Не насилуй себя, родная, а просто доверяй себе! Доверяй себе как мне. И мне как себе. И ты сможешь раскрыть свое предназначение, свой талант. И память обязательно вернется! Не так ли, милая моя?
— Да… — роняя на пальцы Шалкара, с нежной уверенностью держащие ее руки, крупные горячие слезы, прошептала Меруерт. — Я справлюсь. Сейчас…
— Не надо сейчас, родная, — Шалкар ласково погладил ее по плечу. — Пойдем домой. Ты устала. В следующий раз, может быть…
— Сейчас, — твердо произнесла Меруерт, заправляя за уши длинные непокорные пряди. — Мне лучше. Я не хочу больше ждать. И подводить свою семью. Я спою.
— Ты уверена? Спеть сейчас не очень важно. Важно сделать пение своей профессией. Давай лучше…
— Нет, дядя, сейчас. Пожалуйста. А то следующего раза может и не быть, — вытирая слезы, вымолвила девушка, глядя во вновь просто черные и глубокие глаза Шалкара.
Покачав головой, тот с сомнением посмотрел на ее опущенные плечи и заплаканное лицо.
— Ну, хорошо, — через силу, словно не в угоду собственному решению, но смиряясь с чужим выбором, проговорил Шалкар. — Сейчас так сейчас.
Махнув рукой внимательно наблюдавшему за ними звукорежиссеру, он вышел на простор звуковой свободы, оставив Меруерт наедине с ее музыкой и ее голосом.
Сколько она себя помнила, то есть буквально несколько дней, она пела с закрытыми глазами. Наверное, так ей было легче сосредоточиться на себе, настроиться на постоянно звучащую в ней звуковую волну и передать это звучание окружающему миру… Наверное, она слушала свою душу… Но тогда почему ей надо было обязательно нести музыку, живущую в ее душе или являющуюся ее душой, вовне, в непримиримо враждебный мир? Почему ей не давали возможности его забыть, стереть из памяти всю боль, когда-то подаренную ей этим миром? Может быть, потому что, забыв мир, она забудет себя… Как странно… Но странно ли, ведь только пребывая в ином к нам пространстве, мы способны осознавать реалии собственной души… А отстраниться от себя невозможно. Стало быть, забыть себя и свое место в мире, свою связь с ним, по-настоящему забыть — тоже не представляется возможным…
Эти мысли вспыхнули в сознании Меруерт и тотчас трансформировались, разлившись в ее сердце чувством невероятной радости и легкости. И, закрыв глаза, чтобы впитать в себя все отблики доставшегося ей внезапного счастья, она облегченно вздохнула и запела.
Радость, разлившаяся прозрачным весенним небом… Радость, свежим ветерком ласкающая ее развевающиеся черные волосы… Радость, наполняющая трезвой уверенностью каждый ее шаг… Радость, соразделенная в совместном бытие с кем-то очень близким…
Он шел рядом с ней, совсем близко, так близко, что она слышала звуки его дыхания и биение его сердца… Нет, физически он мог находиться от нее за тридевять земель… Но она все равно слышала биение его сердца… потому что оно было навсегда вплетено в дыхание ее собственной души, в ее голос, в ее пение… Он пел вместе с ней и никогда вместо нее… Он подсказывал ей, как петь, но всегда давал свободу самовыражения… Хотя без него она не могла себя представить…
