Томас Трайон - Другой
Бедная мама, все ее краски расплылись. Ему было ужасно жалко ее, такая она жалкая в этом кресле на колесах, беспомощно перебирающая руками, сложенными на коленях, вздрагивающая. Ей не понравилась сказка. Она предпочла бы слушать «Антония Беспощадного». Но «Антоний Беспощадный», как оказалось, ужасно скучен, он нисколько ему не понравился. Ей придется слушать то, что он захочет читать, а не то, что она хотела бы слушать. Бедная, жалкая, любопытная мама. Убитая собственным любопытством, как сказал бы Холланд (сам убитый кошкой, ха-ха). Рылась в свитках доски Чаутаука, искала кое-что в старой табачной жестянке.
Что еще оставалось делать Холланду — что оставалось делать любому на его месте, — как только спихнуть ее с лестницы?
* * *Лино Анжелини был совершенно пьян — в стельку, как говорил дядя Джордж. Стоя в проходе за яблочным погребом с инструментами в руке, Нильс молча и незаметно смотрел сквозь приоткрытую дверь погреба, где хранились банки с желе и маринадами. Мистер Анжелини приложился к бочонку с вином. В свете свечи он склонился над втулкой, подставив под кран медную кружку и дожидаясь, пока она наполнится. Когда кружка опустела, он, отрыгиваясь, вернулся к бочонку, открыв кран и дожидаясь, когда потечет вино. Когда оно кончилось, он выругался и стукнул по бочонку кулаком. Бочонок несколько мгновений шатался на краю каменной скамьи, потом свалился на пол и стал кататься взад-вперед по камням.
— Кончилось, finito, — пробормотал Лино, покачал головой и ухватился за новый бочонок. Дядя Джордж разразится проклятиями, если узнает об этом. И вот что странно: мистер Анжелини плакал. Гадство! Он стучал себе в грудь, тяжело стучал в грудь кулаками, будто молотом, стучал в грудь, будто наказывал себя за что-то. И что дальше? Он схватил колотушку — большой деревянный молоток, которым выбивали затычки из бочек, — гадство, он шарахнул колотушкой прямо по крышке бочонка — шарахнул изо всех сил. Мистер Анжелини сошел с ума, он заболел, не иначе. Нет, наверное, это и есть латинский темперамент, о котором говорила Ада. Колотушка пробила тонкую деревянную перепонку, куски полетели во все стороны, красное вино брызнуло в бледное удивленное лицо мистера Анжелини.
Нильс толкнул дверь и вошел в погреб.
— Пойдемте, мистер Анжелини, — сказал он, пытаясь взять старика за руку. — Пойдемте отсюда. — Но мистер Анжелини только смотрел непонимающе, что-то бормоча на ломаном итальянском.
— Что? Что вы говорите? — спросил мальчик.
— Вино — оно скисает, — воскликнул мистер Анжелини, глядя на сломанный бочонок. — Этот последний из прошлогоднего, и оно портится. — Он прижал руки к животу, как если бы хотел не дать вылиться наружу боли или выпитому вину.
— Идемте, мистер Анжелини, идемте отсюда.
— Нет! — Отскочив в сторону, он взял кусок брезента, бросил на пол и встал на колени. — Лино остается, subito. Questo vino e male. — Наклонившись, он развернул брезент и накрыл им бочонок. Взяв моток веревки, он обвязал брезент сверху. — Вот так будет хорошо, а, парень? Оно не такое уж плохое, это вино. — Он замер, уставившись на руку Нильса. — Парень, что это ты взял?
— спросил он строго.
— Это ваша пила, — ответил Нильс, подняв руку.
— Что это ты собрался делать с этой пилой?
— Ничего, мистер Анжелини. Все уже сделано.
— Все сделано? Тогда положь пилу на место в кладовку, ага? Как сказал тебе Лино.
— Да, сэр, я положу. — Взяв мистера Анжелини за руку, он потащил его к двери. Наверху Нильс повесил пилу на крючок в кладовке.
— Нет-нет-нет, — потряс головой мистер Анжелини.
— Нет, малыш, это пила по металлу, она висит здесь. — Поставив медную кружку, он перевесил пилу на другое место, прямо над резиновыми рыбацкими сапогами отца, в которых тот был на благотворительном балу. — Твой папаша — он был веселый мужик, а? Он надел мамашино платье на вечеринку — такой веселый мужик.
— Он хихикнул, но улыбка тут же исчезла, он долгим взглядом посмотрел на Нильса. — Парень? — сказал он мягко.
— Да?
Мистер Анжелини открыл рот, чтобы что-то сказать, закрыл его, пробормотав «niente, niente», и после долгого взгляда на инструменты, висящие на стене, вышел крытым ходом и исчез за углом.
Нильс поднял медную кружку и понес ее к насосу. Он повесил ее, накачал достаточно воды, чтобы бассейн наполнился до краев, затем закрыл ладонью сток и стал ждать, пока вода успокоится. Он ждал неподвижно какое-то время, глядя на отражение в воде. Затем неожиданно отдернул руку. Пока вода вытекала, он стоял, стряхивая капли с руки на гравий. Взглянул на верхнюю площадку лестницы и увидел Аду на ее посту — опять она наблюдала за ним. Сколько времени она стояла там? Он не знал этого и ничего не мог прочитать в ее едва заметной, полной надежды улыбке. Потом она ушла.
Вернувшись в крытый ход, он взял гармонику и сыграл несколько аккордов:
Скажи, где Вавилон стоит?
За тридевять земель...
Повторил мотив:
Дойду, пока свеча горит?
Дойдешь — шагай смелей...
Очень медленно, шаг за шагом, в тени, как Чеширский кот, появился Холланд: сначала улыбка, потом челка, затем розовое пятно рубашки, затем остальное.
Обязательный ритуал:
— Где ты был?
— Нигде.
— Ходил на товарную станцию?
— Не-а.
И далее: Паккард-Лэйн? Нет. Паром Талькотта? Нет. Вавилон. Список кончился, Холланд пожал плечами:
— Так, вокруг да около.
Нильс протянул губную гармошку:
— Это твоя. Ада нашла ее в доме миссис Роу. — Напрасно Нильс рассчитывал увидеть проявление чувства вины.
— Я повесил фонарь в яблочном подвале, — сказал Холланд, словно продолжая прежний разговор.
— Какой фонарь?
— Фонарь с грузовика мистера Претти.
— Ты хочешь сказать, что стащил его? — Нильс был потрясен, он отвернулся от Холланда и смотрел, как Торри играет в беседке со своей дочкой. Торри сидела в кресле возле переносной плетеной люльки, качая дочку на руках, — милая Торри, Торри рыжеволосая и кареглазая, она ласкала дочку, ворковала над ней, крутила ручку музыкальной шкатулки, купленной для нее Нильсом, милая Евгения, он был уверен, что это самый милый ребенок, какой когда-либо рождался, только посмотрите на них: Мадонна с младенцем.
— ... и у нее самые крохотные пальчики, какие ты только видел, — продолжал он вслух для Холланда. — Как у куколки.
Холланд злобно кивнул:
— Как у лампы-куклы, которую ты выиграл на карнавале.
— Нет. Больше. И на каждом пальчике ноготок.
— Нильс, ты чокнутый. Все дети рождаются такими. — И после этого он ушел. Засмеявшись обычным своим смехом, он ушел, и Нильс ничего не мог с этим поделать, ничего, чтобы заставить его вернуться. Он стоял возле насоса, копал носком ноги гравий и ждал, ждал, но Холланд ушел.
