Томас Трайон - Другой
И это их общий Секрет, разумеется.
Нильс соглашается.
— Тогда возьми это. — Теперь голос Холланда звучал неожиданно сухо и безразлично.
Он сомневался. Может ли он? Должен ли? Почему голова у него легкая-легкая, будто в лихорадке? На лбу испарина. Он весь дрожал, когда расцепил холодные руки Холланда. Вот все пальцы на виду. Ах, вот оно, блестит на безымянном пальце.
Палец. С черно-синей точкой, где Рассел проткнул его карандашом.
Он осторожно коснулся его. Тяжелая печатка сверкнула, бросив отблеск ему в глаза. Ах — он страстно желал его! Тем не менее он выжидал; наконец приподнял холодную руку и попытался повернуть кольцо, оно не шевелилось. Он хочет его.
Возьми его.
Теперь оно соскользнуло до распухшего сустава, где и застряло.
— Оно не слезает, — сказал он разочарованно. Возьми его! Спокойствие исходило от этого голоса.
Он повернул кольцо снова, слегка надавил золотым ободком на сустав, но красная распухшая плоть не пропускала кольцо.
— Я не могу. Оно не идет.
Пойдет. Пойдет — детдет... Возьми его. Хочешь ты его или нет? Здесь никого нет — у тебя есть шанс!
Нильс смазал сустав собственным потом, но кольцо уперлось и не проходило.
Возьми его! Сердито.
— Как? Как я возьму его? Я пытаюсь, но оно не идет! Тебе подсказать?
Он кивнул, соглашаясь, навострив уши.
— Нет! — воскликнул он, испуганный. Он отскочил, хотел бежать, не хотел слушать дальше; совет оказался негодным.
Посмотри на меня, Нильс Александер. Почти ласково. Посмотри на меня. Он обернулся и посмотрел.
— Немедленно. Пойди и возьми их, Нильс. Да. Сделай это немедленно, Нильс Александер. — Голос ласково-сладкий, чуть насмешливый. — Сделай это. — Серые глаза смотрели на него непреклонно, уверенно, неотразимо.
Что еще ему оставалось, как не подчиниться? Выйти из комнаты, пройти через холл и через кухню, мимо грядок, покрытых изморозью и старыми листьями. Мусорные баки блестели в лунном свете, сокол следил за ним взглядом, когда он вошел в амбар. И когда он вернулся, он сделал то, что должен был сделать. Холланд улыбнулся, когда все было кончено, он казался довольным.
Нильс закрыл крышку гроба, запер замочек и снова вышел, успокоившись только тогда, когда вернул ножницы с красными ручками, которыми мистер Анжелини подстригал розы, на их законное место в инструментальной кладовой.
Перстень для Перри.
* * *Он закричал, грозя кулаком птице, страшной, ненавистной птице... он чувствовал холод... жар и холод... люди плакали... его куда-то несли...
Когда он очнулся, он лежал в своей постели.
А за ночным столиком, в своей собственной постели, лежал Холланд.
В апреле он поправился. Расцвели форсизии и вербы, потом лавр, сирень. В мае, когда цвели сады, стало привычным встречать Холланда то там, то здесь: на верхней площадке, на нижней, в школе, в амбаре, в голубятне и чаще всего в яблочном погребе.
Нильс был доволен...
При звуке поворачивающейся дверной ручки мысли Нильса испарились. Вошла Ада и закрыла за собой дверь. Он начал было играть, но замер: голубой сверток лежал за вазой, наполовину укрытый лепестками георгин. Заставив себя смотреть на нее, он ждал, пока Ада заговорит, надеясь, что она скоро уйдет, стараясь не шевелиться, не смотреть в сторону злосчастного пальца.
Она встала посреди комнаты и смотрела на него, на лице странное, озадаченное выражение, голова мелко подрагивает в такт ударам по клавишам — он старался стучать сильнее, чтобы побольше лепестков осыпалось и укрыло палец: пальцы по клавишам — клавиши по молоточкам — молоточки по струнам — вибрация; однако голубая папиросная бумага все еще видна, голубая роза сквозь бледные лепестки.
— Нильс, можешь ты прекратить этот грохот на минуточку?
— Пожалуйста.
— Нильс, я хочу спросить тебя кое о чем. Ты не знаешь о чем, а?
— Нет. — Вопросы, вопросы, вопросы. И этот взгляд...
— Отчего умерла миссис Роу, как ты думаешь?
Он уже думал об этом.
— У нее был сердечный приступ, ты сама сказала.
— Я сказала, сказала, ладно. Но что вызвало его, вот о чем я думаю.
— Я не знаю.
— Когда миссис Роу увезли, я осталась, чтобы навести в доме порядок. И ты знаешь...
— Что?
— Я уверена, что у миссис Роу кто-то был в гостях. И пил с ней чай. Она достала свои лучшие чашки и блюдца. И...
Ожидание.
— ... и еще я нашла вот это, это лежало на полке в горке миссис Роу. — Она разжала ладонь. На ней лежала гармоника.
— О, — сказал он, удивленный, и быстро спрятал гармонику в карман. — Это Холланд забыл ее. Я отдам ее ему.
Она посмотрела на него с беспокойством.
— Холланд был у миссис Роу в эти дни?
— Я не знаю. Возможно. Он везде бывает.
Она посмотрела на него, сощурясь, и сказала, что-то соображая про себя:
— Он был... или он не был...
Нильс повернулся на табурете.
— Я спрошу его.
— Спросишь?
— Да.
— И ты скажешь мне, что он ответит?
— Да, — повторил он безразлично. Он сыграл несколько тактов мелодии, потом замер с пересохшим горлом. Она смотрела прямо на опавшие лепестки. Видела ли она палец? Он не мог говорить, она тоже молчала, застыв на месте, глядя, думая, соображая...
Что? Что это говорит Ада?
— ... конечно, эти цветы отжили свое, один мусор от них. — Пальцы Нильса замерли на клавишах, он боялся моргнуть. Со своего места он видел четкое отражение яркого голубого пакета в темной поверхности пианино. Она подставила ладонь к краю крышки пианино и собралась смести мусор в нее вместе с пакетом и всем остальным, когда снаружи зашелестели шины по гравию, зазвучали на веранде шаги, послышались голоса.
— Это Торри, — сказала Ада и, оставив мусор лежать там, где он лежал, выбежала из комнаты.
* * *— Посмотри, что на завтрак! — говорил Нильс как можно веселее, внося поднос в комнату матери, рукой прижимая под мышкой книгу. Захлопнул за собой дверь и поставил поднос на туалетный столик. Придвинул поближе электровентилятор, направив струю воздуха в потолок, лопасти жужжали, как крылья гигантского насекомого, шум мотора достигал крещендо, когда вентилятор поворачивался на 180°. Где-то рядом небольшие часы тикали со скрытым осуждением. Когда он выводил кресло из угла, колеса протестовали против принуждения. Он смотрел сверху вниз на развалину, которая была его матерью. Глаза ее, темные и пустые, как окна заброшенного дома, встретили его взгляд безучастно, почти бессмысленно. Кожа приобрела характерный для инвалидов голубоватый оттенок. Подкрашенный рот зиял, как рана, пятна румян алели на щеках, напоминая раскраску лица оловянного солдатика. Слюна стекала с губ по подбородку на платье, где темнело сырое пятно.
