Лорел Гамильтон - Арлекин
— Тебе больно?
— Ричард, пожалуйста, не надо, — шепнула я.
— Тебе… больно?
Его сила всплеском прошла сквозь меня, и я действительно вскрикнула — не от удовольствия.
— Если не будешь держать силу в узде, можешь пробудить моего волка, — сказала я сквозь стиснутые зубы. Во-первых, мне было больно. Во-вторых я начинала злиться.
Он придвинулся еще ко мне и сделал глубокий вдох — обнюхивал меня. Его сила теплым и влажным жаром обдала меня, и я закрылась щитами, как могла, от него, от его силы, от всего этого. Я представляла себе камень, кирпич, складывающий стену, за которой можно спрятаться и выставить ее на пути у Ричарда.
Он заговорил прямо мне в щеку, обжигая горячим дыханием:
— Боль имеет запах, ты это знаешь?
— Нет. Да.
Я сама себя когда-то учуяла, когда зверь впервые проснулся во мне.
— Тебе… больно?
Он произнес эти слова медленно, с расстановкой, и губы его шевельнулись у моей щеки.
Снова меня ударило судорогой, я сдержалась, чтобы не согнуться пополам. Мне стоило усилий сидеть в воде, когда он ко мне прижимался, и не реагировать. Он намекал, что чует мою боль. Ликантропы часто умеют чуять и ложь. Поэтому я сказала единственную правду:
— Да.
Он меня поцеловал в щеку и сказал:
— Спасибо.
Потом встал и вылез из ванны, взял полотенце из кучи, которая вроде бы тут всегда есть.
— Куда ты? — спросила я, хотя, честно говоря, была готова к его уходу.
— От тебя.
От следующего приступа боли я позволила себе согнуться. И не стала делать вид, что мне не больно. Он хочет быть сволочью — пожалуйста. Когда я подняла голову, Ричард уже завернулся в полотенце вокруг пояса. Всю свою потустороннюю энергию он вобрал в себя, и если закрыл свою наготу, то закрыл больше, чем тело.
— Я пошлю за врачом.
— Нет, пока не надо.
— Почему?
— Потому что еще может пройти.
Он наморщил лоб:
— Ты говоришь так, будто такое уже бывало.
— У меня бывали схватки, хотя и не такие сильные, но они проходили.
— Мика.
Это имя прозвучало как ругательство.
— Да.
Надоело мне щадить его самолюбие. Честно говоря, сейчас мне и сам Ричард малость надоел.
— Он всюду меня опережает.
— Ничего Мика не делал такого, чего у тебя не было бы возможности сделать раньше.
— Опять моя вина?
— Опять твой выбор.
Я не смогла скрыть напряжения в голосе. Ладно, пусть знает, как мне больно.
— Ох, как мне это нравится, — сказал он.
Я нахмурилась, прижимая руки к животу:
— Что?
— Вот эта сдавленность твоего голоса. Последний раз я ее слышал у Райны.
— О чем ты? — нахмурилась я сильнее.
— Ты знаешь, что Райна была садисткой и бог один знает, кем только не была, но она еще и любила боль. Она любила грубый секс с обеих сторон: и чтобы она, и чтобы ее.
Сильнее нахмуриться я уже не могла, и потому сказала:
— Я это знаю. У меня некоторые ее воспоминания, если ты помнишь.
— Это да, в тебе ее мунин. Ее призрачная память.
Мунины — это память предков у вервольфов. Когда умирает волк, стая разъедает усопшего по кусочкам, и он уходит в вечную память группы. По-настоящему, а не ритуально — хотя вервольфы редко умеют «говорить» так напрямую, как я с мунином Райны. Считается, что мунин дает доступ к памяти предков, возможность посоветоваться с вековой мудростью, но Райна изо всех сил старалась мною овладеть. Но я почти научилась всегда держать ее в себе. Она в этом смысле не была как мои звери или как ardeur. Я умела держать ее в клетке. Правда, когда я использовала ее силы, был риск, что она вырвется.
— Ты с ее помощью вылечила ожог от креста на руке. Может быть, она и сейчас поможет тебе исцелиться?
Я посмотрела на Ричарда. Крестообразный ожог на руке был у меня блестящим шрамом на века. Целительский дар Райны я сумела сохранить в себе — этот дар был одной из причин, что Ричард решил сделать ее мунином, а не бросил ее тело гнить. Пусть она была садисткой, пусть пыталась убить нас обоих, но сила у нее была огромная. И поэтому иногда мне удавалось использовать ее способности для лечения себя и других, но каждый раз за это надо было дорого платить. Или болью, или сексом, а то и тем, и другим.
Я покачала головой:
— Вряд ли удачная мысль использовать ее прямо сейчас.
— Ты видела воспоминания обо мне с нею?
— Кое-какие. Я старалась тут же от них уйти.
— То, что мы делали сегодня, последний раз мне удалось сделать с нею..
Он смотрел на меня с лицом почти умиротворенным и ждал.
— Тебе ее не хватает?
— Мне не хватает кое-чего, с ней связанного. Ты вспомни, Анита, я был девственником. Я не понимал, насколько необычно то, чему она меня учит.
— Не с чем было сравнить?
— Вот именно.
— Есть другие позиции, Ричард, где ты можешь дать волю своей дикости и это не приведет к таким травмам. И отчасти дело в том, что ты не делаешь это так грубо во время ardeur’а. Потому что ardeur лишает меня способности защищаться.
— Ты не понимаешь, Анита? То, что я тебе сделал больно — мне это и мерзко, и желанно. Мне желанен этот сдавленный от боли твой голос. Меня возбуждает мысль о том, что это мое тело такое с тобой сделало. Вот возбуждает и все. Что я такой большой, такой мощный, такой бурный, что сейчас тебе внутри больно. Ты права, если травмы достаточно серьезны для больницы, ничего приятного для меня не будет. И я не буду радоваться. Райна попыталась научить меня радоваться такому, но в конце концов ей для этого пришлось обратиться к Габриэлю.
Габриэль командовал местными леопардами-оборотнями, пока я его не убила. Он в тот момент пытался меня изнасиловать и убить перед снимающей кинокамерой. Райна была тогда не на сцене, она его только подзуживала. Отличная была парочка в этом нижнем круге ада. И их обоих я отправила в ад одновременно в ту ночь. Вот такое вот двойное свидание.
— Да, Габриэль это любил настолько, что был серийным убийцей.
— И Райна тоже, — сказал Ричард. — Хотя не ее тело, не в худших вариантах.
— Мне говорили, что хороший доминант бондажа и покорности никогда не просит у покорных того, чего они сами не сделали бы добровольно со своим телом.
— Таково правило, — согласился Ричард, — но мы же оба знаем, что Райна не была хорошим доминантом.
— Да уж, — согласилась я.
— Схватки легче? — спросил он.
— Да, а откуда ты знаешь?
— У тебя лицо становится спокойнее, ты уже не хватаешься так за живот. И я видел, как с такой же болью справляется Райна, часто видел. Она говорила, что ей во мне нравится именно это: что я умею бывать грубым именно так, как ей хочется, и насколько ей хочется.
