Лорел Гамильтон - Нарцисс в цепях
Натэниел привез еще мои наручные ножны и серебряные ножи к ним. Их я собиралась оставить в машине, раз на мне короткие рукава. Слишком получился бы агрессивный наряд для полицейского участка.
Только недавно я заменила черные ножны, которые погибли в Нью-Мексико. Это был спецзаказ, и мучо экстра динеропришлось потратить, чтобы ускорить работу, но дело того стоило. Больше нигде на теле я не могла носить ножи такого размера, чтобы можно было сесть и рукоятка не вылезла.
Мы ехали молча. Натэниел даже радио не включил, что он любил делать — редко он ездил в тишине, если мог включить музыку. Но сегодня он не стал.
Наконец я задала вопрос, на который все никак не было времени.
— Кто мне положил «дерринджер» в карман халата? — Сейчас «дерринджер» ехал в бардачке.
— Я.
— Спасибо.
— У тебя всегда на первом плане два дела: одеться и вооружиться. — Белозубая улыбка мелькнула в свете пролетевшего уличного фонаря. — Не знаю, что для тебя главнее.
Я тоже улыбнулась:
— И я не знаю.
— Как ты? — осторожно спросил он в тишине несущейся машины.
— Не хочу вдаваться.
— Ладно.
Он был один из немногих, кто верил моему первому слову и не продолжал напирать. Если я сказала Натэниелу, что не хочу разговаривать, то мы будем ехать молча. Эта тишина сейчас, честно говоря, была одним из самых приятных звуков за сегодняшний день.
Натэниел припарковался, и мы вышли. У меня была с собой лицензия истребителя, и почти весь здешний народ знал меня в лицо. Тут до меня дошло, что они считают меня мертвой. По дороге к дверям я сообразила, что надо было, наверное, позвонить заранее и обрадовать, но уже было поздно. Я уже была на ярд от двери.
Привычное зрелище интерьера, где я обычно проходила, махнув рукой в знак приветствия, но сегодня дежурный выкатил большие глаза и показал мне, чтобы проходила налево, не через металлодетектор. Однако при этом он взялся за телефон. Ручаться могу, что он звонил в отдел. Не каждый день видишь людей, вставших из могилы. То есть я-то вижу, но копы в большинстве своем — нет.
Я поднималась по лестнице в группу РГРПС, когда детектив Клайв Перри выглянул из дверей. Он был худощавый красивый афроамериканец, и самый неуклонно вежливый человек на этом свете. Он, увидев меня, действительно оступился и удержал себя от падения, лишь ухватившись за перила. Даже прислонился к стене, будто ноги его не держали. Вид у него был потрясенный — нет, испуганный.
— Анита! — сказал он с придыханием. Второй раз за все время нашего знакомства он назвал меня по имени. Я всегда была только миз Блейк.
Я ответила тем же тоном, с улыбкой:
— Привет, Клайв, рада тебя видеть.
Он глянул на Натэниела, снова на меня.
— Но вы же... то есть нам сказали... — Он выпрямился. Даже видно было, как он старается взять себя в руки.
Когда мы дошли до ступеньки, где стоял Перри, он спросил меня:
— Вы умерли?
Я улыбнулась, но почувствовала, как улыбка сползает с лица, когда посмотрела в его глаза. Он спрашивал серьезно. Наверное, раз я поднимаю мертвых, чтобы жить самой, вопрос не так уж смешон, но и еще одно: потрясение его связано не только с тем, что увидел, как я расхаживаю. Был еще и страх перед тем, чем я сейчас стала. Он подумал, что я — ходячий мертвец. В некотором смысле он был ближе к истине, чем мне хотелось признавать, но в остальных — очень далек.
— Нет, Клайв, я не умирала.
Он кивнул, но глаза его остались напряженными. Если я трону его за руку, он вздрогнет? Я не хотела выяснять, так что мы с Натэниелом просто прошли мимо, оставив его на лестнице.
Я вошла в комнату, набитую письменными столами и озабоченным говором людей. В РГРПС три часа ночи — самый пик работы. Шум постепенно стих, когда ребята постепенно обернулись ко мне. Тишина расходилась, как круги на воде, и в конце концов я в тишине шла между столами и обращенными ко мне лицами. Натэниел держался рядом, как красивая тень.
Наконец я произнесла достаточно громко, чтобы меня все слышали:
— Слухи о моей смерти несколько преувеличены. Комната взорвалась шумом. Вдруг меня окружили ребята, среди них несколько женщин. Меня обнимали, хлопали по спине, жали руку. Улыбки, радостные глаза. Никто не проявил тех сомнений, что Клайв Перри на лестнице, и я подумала о его религиозном воспитании — или метафизических взглядах. Он не был сенситивом, но вполне мог вырасти в окружении людей, которые ими были.
А Зебровски просто оторвал меня от земли в медвежьем объятии. Он был только пяти футов восьми дюймов роста, и не такой уж здоровый, но он завертел меня по комнате, потом все же опустил на пол, смеющуюся и не очень твердо стоящую на ногах.
— Черт побери, Анита, я уже и не думал, что увижу когда-нибудь, как ты входишь в эту дверь.
Он откинул со лба спутанные темные локоны, где уже начала пробиваться седина. Постричь его надо, но он всегда такой. И одежда, как всегда, не сочетается, будто он галстук и рубашку выбирал в темноте. Одевался он как дальтоник — или как человек, которому глубоко плевать. Я думаю, верно второе.
— Я тебя тоже рада видеть. Слушай, говорят, вы кого-то тут держите по подозрению в том, что он меня убил?
Его улыбка стала чуть поуже:
— Ага. У нас в камере граф Дракула.
— Так выпустите его оттуда, потому что я, как видишь, вполне жива.
Зебровски прищурился:
— Я видел фото, Анита. Ты была вся в крови.
Я пожала плечами.
Глаза его стали холодными — глазами подозревающего копа.
— Прошло — сколько? Четверо суток? Ты очень бодрая для такой потери крови.
Я сама почувствовала, как у меня лицо стало безразличным, далеким, холодным и непроницаемым, как у любого копа.
— Ты можешь выпустить Жан-Клода? Я бы хотела его отвезти домой до рассвета.
— Дольф захочет с тобой поговорить до твоего ухода.
— Я так и думала. Ты не мог бы начать процедуру освобождения, пока я буду говорить с Дольфом?
— Ты повезешь его к себе домой?
— Я его заброшу по дороге к нему, хотя это совершенно не твое дело. Ты мне друг, Зебровски, но не папочка.
— Никогда не хотел бы быть твоим отцом, Анита. Дольф, может быть, но не я.
Я вздохнула:
— Ага. Так ты подготовишь Жан-Клода к освобождению?
Он секунду-другую глядел на меня, потом кивнул:
— О'кей. — И глянул мимо меня на Натэниела, который скромно держался в сторонке, не мешая встрече старых друзей. — Это кто?
— Мой друг, Натэниел.
Он снова посмотрел на меня:
— А не слишком ли молод?
— Он всего на шесть лет моложе меня, Зебровски. А сегодня он меня подвез, чтобы мне не пришлось вести машину.
Он глянул обеспокоенно:
