Дион Форчун - Лунная магия
— Понимаю, — сказал он, и пожалуй, действительно понял, ибо разум его светел и остр, как алмаз, и работать с ним одно удовольствие.
— Но это еще не конец, — сказала я. — Это всего лишь физический храм. Есть еще и астральный храм, который мы создаем в собственном воображении. А то, что создается нами в воображении, реально в своей собственной сфере. Е ели все будет хорошо, сегодня ночью я проведу тебя в этот астральный храм.
— Как же мы попадем в астральный храм?
— Через зеркало.
— Ясно. Значит, зеркало здесь именно для этого, верно?
— Да, и все это мы называем работой с зеркалом. Гораздо легче видеть глазами души в зеркале, чем в реальной комнате. В зеркале можно выстраивать астральные образы, и кристаллическая структура стекла удержит этот магнетизм. Взгляни в зеркало. Видишь, как мое лицо появляется у тебя за плечом?
Я подошла к нему поближе, и свет фитиля, плавающего в алтарной чаше, упал на мое лицо. Свет, направленный снизу вверх, придает лицу непривычные очертания и делает его совершенно иным. Даже я, глядя на свое лицо над плечом Малькольма, узнавала его с трудом. Наши глаза встретились в зеркале.
— Кто это? — спросила я.
— Женщина из прозекторской, — сказал он, и я ощутила, как все его тело пронизала дрожь.
Ответ был не тот, которого я хотела и ждала.
— Посмотри еще раз, — велела я, — и скажи, кто она. Скажи честно.
— Ну… ты знаешь, — сказал он.
— Да, знаю, — сказала я, — но я хочу знать, знаешь ли ты.
— Насколько мне известно, во всяком случае, насколько я могу заключить из моего сна, она была жрицей в одном из тех древних храмов, где я был жрецом. И я осквернил ее мертвое тело, и тем накликал на себя беду.
— Ты осквернил ее во имя магии?
— Нет, — сказал Малькольм, и я почувствовала, как его разум захлопнулся, словно ставень.
Больше он ничего не скажет, я это знала, какое бы давление я на него ни оказывала. Но это не имело значения. Он знал, и этого было достаточно. Мне же нетрудно было догадаться об остальном, зная нравы древних египтян.
— Ты говоришь, что навлек на себя беду. Ты знаешь, какой была кара?
— Избиение камнями, разумеется.
Здесь не было никакого «разумеется». Я уже видела, как Малькольм отбывает наказание иного рода, и недоумевала, как он, зная так много, не догадывается об этом.
— Ты принадлежал когда-нибудь к культу, совершавшему кровавые жертвоприношения? — спросила я.
И почувствовала, как Малькольм снова содрогнулся. Странно было видеть, как этого крепкого, грубого, закаленного в житейских бурях человека сотрясает такая дрожь.
— Думаю, что да, — тихо ответил он, — по-видимому, в этом и таится причина моего страха перед кровью.
— Я тоже думаю, что так оно и было, — сказала я. — Но, знаешь, это не был кровавый культ. Это была составная часть сокровеннейших таинств Изиды, самого древнего, додинастического культа, при котором изредка в Ее честь приносились человеческие жертвы. Жрецы, которых заставляли это делать, стояли очень высоко в иерархии и выполняли эту обязанность как покаяние за какое-нибудь преступление. Думаю, это и была твоя кара за осквернение тела жрицы.
— Нет, — быстро возразил Малькольм, — во всяком случае, это было не так, как я себе представлял. Я думал, что обманным путем проник в жреческое сословие. Я полагаю, что на самом деле был выходцем из касты отверженных, убиравших трупы, и узнай кто-нибудь об этом, я никогда не стал бы жрецом. В младенчестве мною подменили умершего ребенка, чтобы сохранить род. Мне была известна тайна моего рождения, но больше никто ее не знал, и мне не следовало так добиваться жреческого сана, но устоять я не мог. А потом меня разоблачили и заставили приносить кровавые жертвы, и сделали меня своего рода изгоем, но изгнать из жреческого сословия окончательно не могли, так как я знал слишком много. Затем, словно мне этого было мало, я воспылал страстью к одной жрице. Тут уже грянула настоящая беда. Расправа последовала быстро и, надо сказать, по справедливости. Во всяком случае, это та история, которую в детстве я рассказывал себе на сон грядущий.
— Хороша история для ребенка!
— А я и был именно таким ребенком. Меня вырастила экономка отца — мать умерла при родах. Неправда ли, странно, что всю жизнь меня преследуют акушерские катастрофы? Да и жрица умерла такой же смертью.
— Ты и это представлял себе в детстве?
— Да, всю историю, как я ее тебе рассказал. Конечно, смерть матери накрепко засела у меня в мозгу. Странные это были фантазии для мальчишки. Впрочем, тогда я был не так уж мал — мне было лет тринадцать.
По его чертам волной пронеслись воспоминания тех лет, когда он из мальчика становился мужчиной.
— У девушки, на которой ты женился, был тот же тип внешности, что у жрицы? — спросила я.
— Нет, она была полной противоположностью во всех отношениях. Но даже тогда я знал, что должен дождаться своей жрицы.
Ладони его вцепились в край алтаря, и свет в лампаде дрогнул.
— Но со своей натурой я справиться не мог. Это всегда было моей проблемой. Да и ее родственники тоже настаивали на браке. Сама она не слишком этого хотела. Она боялась меня, и я не могу ее за это винить. Но я был слишком тупоголовым, чтобы обращать внимание на такие мелочи. Теперь ты понимаешь, почему я считаю себя перед нею в долгу, правда? Если кто-то и был принесен в жертву, так это она. Все та же старая история. И жертвы, и отверженность.
Алтарь сотрясался в его судорожной хватке, и в затрепетавшем пламени лампады огромные тени пустились в пляс по стенам, а я испугалась, что лампада погаснет.
Что тут можно было сказать? Малькольм, глядя в зеркало, открывал для себя сущность работы с ним.
— Знаешь, почему я пошел в медицину? Чтобы загладить вину. Как-то освободиться от чувства совершенного греха. Черт возьми, я собирался даже стать врачом-миссионером!
Я не знала, как быть с Малькольмом, так как он словно прирос к кубическому алтарю, возложив на него обе руки. Мне же он был нужен у другого, жертвенного алтаря. Я знала, что должна сделать — принести в жертву этого человека так же, как он приносил в жертву других. Не его физическую кровь и плоть, но его магнетическую жизненную силу и все, что составляет жизнь для мужчины. Я должна была это сделать, должна была попытаться привести его к второму рождению. Он верно предугадал, когда сравнил себя с подопытным животным.
— Я хочу, чтобы ты лег на это ложе, — сказала я. — Ты сделаешь это?
— Конечно. — Он обошел вокруг алтаря — против часовой стрелки, да поможет ему Господь! [Движение против часовой стрелки считается дурной приметой] — и растянулся во весь рост на длинном низком ложе, бывшем одновременно алтарем и гробницей. Поставив у его изголовья табурет, я села. Наши глаза встретились в зеркале. Я склонилась над ним, и длинные концы моей серебряной диадемы упали ему на плечи, обрамляя лицо. Я взяла его голову в руки. Он весь напрягся и чуть отстранился от меня, но я держала крепко.
