Александр Варго - Кристмас
Девушка была одета в короткую клетчатую юбочку и черный свитерок, плотно облегающий ее точеную фигурку.
– Что-то ты сегодня не в привычном наряде. Кровью свое платьице запачкала? – спросил Фирсов просто так, продолжая думать о своем. Но среди черных мыслей, заполонивших его голову, сверкнула одна, как молния: «Хороша!», и туман в мозгах стал постепенно рассеиваться.
– Маскарад окончен, – сказала Ангелина с грустью, – до следующего раза.
– Как ты зимой ходишь по улице почти раздетая и не простужаешься? – задал Макс нелепый вопрос, а сам подумал: «Что ты, идиот, какую-то глупость несешь?»
Лилипутка улыбнулась и ответила:
– Я привыкла к холоду за время работы в передвижном цирке. Приходилось спать в неотапливаемом вагончике, а иногда и вообще под открытым небом. Да и выступала я в шатре, где зимой зрители в шубах мерзли. Сам знаешь, какой наряд у цирковых артистов.
Она помялась и сказала:
– Максим, извини за розыгрыш… Поверь, ты первый, перед кем я извиняюсь.
– Тебя Борис прислал? – с прохладцей произнес Фирсов. – Сначала поручил мертвецов показать и ведьмой прикинуться, потом – в койку ко мне залезть. Что у него на этот раз? Ножик велел передать именной?
Девушка неожиданно заплакала и выбежала из комнаты.
Макс, едва осознавая, что делает, догнал лилипутку в коридоре и обнял. Ангелина попыталась вырваться с неожиданной для ее хрупкой фигурки силой, но он удержал ее и, мягко подталкивая, повел обратно в комнату. Там они сели на кровать, девушка отвернулась, продолжая тихо плакать.
– Прости, – выдавил юноша.
– Это ты меня прости, – сквозь слезы произнесла лилипутка. – Я слышала, как угрожал тебе Борис, как говорил брату, что ты всю ночь не спал, мучился и курил, и смеялся над этим. Просто мне захотелось быть с тобой рядом. У меня такое впервые…
– Если честно, у меня тоже, – тихо сказал Максим, и их губы встретились.
Потом они долго лежали, и Фирсов, любуясь ее телом, тихонько водил по нему пальцем. Легкий пушок на ногах, ямка живота, плавная выпуклость еле заметной груди – все это вновь охватило его существо неистовым пламенем желания.
– Борис сказал, что я убила акробата, – лилипутка встряхнула копной золотистых волос, и на ее детское личико набежало облако воспоминаний, – но я только защищалась. Он был пьян, приставал ко мне, хотел изнасиловать. Я отбивалась, и первое, что попалось под руку, – ножницы. Потом мне пришлось убежать из цирка и скрываться. Так я очутилась в Алексеевке, ну а дальше ты знаешь. Мне хочется вырваться отсюда, – Ангелина погладила Максима по волосам и поцеловала, – но я не знаю, как.
– Ты слышала, что рассказал Борис? – спросил Максим и плотно сжал губы. – На моей совести восемь трупов, и я у него на крючке.
Девушка приподнялась на локтях:
– Я не верю ему, слышишь? Не верю! Он мог специально все придумать, потому что ему нравится играть людьми. Ты ведь не помнишь, как убивал? Аникеев частенько забывается и разговаривает сам с собой. Он даже шутит по этому поводу. С умным человеком, – говорит, – и поговорить приятно!» Так вот, однажды я слышала, как он, напившись, хвалил себя за то, что «…ловко разыграл спектакль с этим пареньком». Я думаю, что он имел в виду тебя.
– Ты не шутишь? – взволнованно спросил Максим.
– Такими вещами не шутят. И запомни, – произнесла серьезно Ангелина, – даже если что-то и было, я все равно… буду тебя любить.
* * *Борис Аникеев-старший сидел у себя в комнате в гордом одиночестве. Хотя он и запретил употреблять алкоголь своим подчиненным в столь ответственный момент, и сам при них не выпивал в педагогических, так сказать, целях, теперь вождь мог позволить себе расслабиться. Он подошел к бару и посмотрел на батарею пузатых бутылок. Борису и его команде не было нужды пополнять запасы алкоголя в супермаркете. Попадающие сюда и впоследствии исчезающие люди брали с собой на отдых спиртное упаковками. Все это, а также консервы, полуфабрикаты, сигареты подлежало конфискации в пользу принимающей и здравствующей ныне стороны.
Бывший патологоанатом остановил взгляд на бутылке с этикеткой «Россия».
«Хороший коньяк, – подумал Борис. – Достойный выбор достойного мужчины».
Аникеев-старший взял бутылку и прошествовал с ней к столику. Он плеснул себе в бокал благородного напитка, не спеша выпил. Потом вынул из кармана пакетик с белым порошком, зачерпнул кончиком мизинца и провел по зубам. На душе стало легко и спокойно. Все складывается как нельзя лучше.
– Все-таки нельзя не признать, что ты гениален, – сказал он вслух. – У тебя аналитический ум, а это во все времена редкость! Практически ты – вершитель человеческих судеб, Личность с большой буквы!
«Интересно, когда ты впервые ощутил свою исключительность?» – ехидно поинтересовался внутренний голос.
– Наверное, еще в школе, – ответил Аникеев-старший. – Я ведь был лучшим учеником в классе, в отличие от брата, вечного балбеса и неудачника.
Ты не просто гениален, ты трудолюбив! Ведь только трудолюбие делает из мутного алмаза таланта сверкающий бриллиант!» – воскликнул внутренний голос.
– Не надо мне льстить, – раздраженно сказал бывший патологоанатом, – да, я достиг всего талантом и упорством. Диплом об окончании медицинского института с отличием был только у меня одного из группы.
«Но тебя никогда не ценили», – произнес голос с сочувствием.
– Не надо меня жалеть! – вспылил Борис Андреевич. – Я не нуждаюсь ни в чьей жалости!
Он налил полбокала коньяка и залпом выпил.
«Коньяк так пить не принято, – напомнил голос, – нужно взять бокал в ладони, согревая его теплом рук, потом насладиться ароматом…»
– Знаю без тебя, – перебил его Аникеев-старший, – пригубить, подержать во рту, чтобы оценить букет… Скажи еще, что вкус хорошего коньяка, как правило, держится во рту до двух часов. Но такой напиток доступен единицам!
Мы остановились на том, – продолжил он, – что меня не ценили. Только не надо об этом говорить, да еще с таким противным участием. Сильная личность, каковой я являюсь, не нуждается в сострадании. Проблема состоит в том, что людишкам не дано понять, кто рядом с ними находится. Вот, скажем, Адольф Гитлер был великолепным художником, и это исторический факт. До того как стать фюрером, он зарабатывал большие по тем временам деньги на продаже собственных картин. А в Академию художеств его не приняли, причем два раза «провалили». И он произнес слова, под которыми могу подписаться и я: «Гения может понять только гений». Как красиво и правильно сказано! – Доктор даже встал и заходил по комнате, скрестив руки на груди. – Меня, талантливейшего из врачей, запихнули в какую-то затрапезную клинику, но и там продолжали плести какие-то интриги, не давали работать…
Ну, все, хватит об этом! – капризно сказал Борис внутреннему голосу, хотя тот и так тактично помалкивал. – Давай лучше посмотрим, какие я снял гениальные фильмы. Талантливый человек – талантлив во всем. И это качество, как известно, не пропьешь. Так что имею полное право еще выпить, – с этими словами Аникеев-старший снова плеснул себе коньяка.
После этого он подключил «трофейную» цифровую видеокамеру к телевизору.
«Какая режиссура, – восхитился голос, наблюдая за тем, как на экране отпиливают голову. – А ракурс-то как выбран! Да вы просто Феллини!»[8]
– Дело не в режиссуре, – снисходительно пояснил внутреннему голосу Аникеев-старший, хотя заслуженная похвала была ему приятна. – Я – автор проекта, а это уже иная, более высокая градация.
«Мэтр, – уважительно обратился к Борису Андреевичу внутренний голос, – вы разрешите вас так называть?».
Бывший патологоанатом кивнул головой в знак согласия.
«Что вас заставило обратиться к теме смерти?»
Непризнанный гений удивился глупому вопросу:
– Начнем с того, что все иллюзия, и только смерть – реальность. Это понимали и другие великие творческие натуры. Как писал выдающийся мастер пера Афанасий Фет: «Но если жизнь – базар крикливый бога, то только смерть его бессмертный храм»…
Было видно, что доктор вошел в раж. Он выключил телевизор и снова поднялся с дивана.
– Понимаешь, – вдохновенно обратился Борис к внутреннему голосу, – Смерть, она нигде и в то же время везде. Все то, что соприкасается с ее незыблемой величественностью, превращается в прах. Когда я препарировал покойников, то думал: «Вот лежит то, что было раньше человеком. Он строил грандиозные планы, возомнил себя венцом творения, хозяином судьбы. А сейчас это жалкий кусок дурно пахнущего мяса». Лишь перед лицом Смерти проявляется истинная человеческая натура, понимаешь? Ты же видел, что на моих постановках трусы оказывались храбрецами, а отчаянные сорвиголовы – сопливыми недоносками. Можно сказать, что… – он махнул рукой и вдруг приложил указательный палец к губам. – Скажу тебе по секрету, – тихо прошептал Аникеев-старший, – завтра будет самая интересная и масштабная постановка из всех, какие здесь были. Только ты никому не говори, – Борис Андреевич засунул руку под ворот рубашки и погладил старинный железный крест, висевший у него на груди.
