Энн Райс - Песнь серафимов
Именно он предупредил нас накануне погромов в Оксфорде, а мы сообщили всем евреям, кому смогли, после чего спаслись бегством. Если бы не тот юноша, мы потеряли бы еще больше наших книг и ценного имущества. Мой отец испытывал к нему огромную признательность за этот поступок, хотя и раньше любил его за пытливый ум.
У моего отца не было сыновей. Моя мать умерла, рожая мальчиков-близнецов, и оба младенца тоже погибли.
Того молодого человека звали Годуин. Он был знатного происхождения, и его отец, могущественный и весьма богатый граф, пришел в ярость оттого, что его сын влюбился в иудейку. Он очень разгневался, когда узнал, что из-за своих ученых занятий Годуин познакомился с какой-то еврейкой и ради нее готов забыть обо всем.
Годуин и граф всегда были очень близки. Годуин был не самым старшим, но самым любимым сыном. Его дядя, умерший бездетным, оставил племяннику во Франции состояние, равное тому, которое должен был получить от отца старший сын Найджел.
И вот теперь отец захотел отомстить Годуину за бесчестье.
Чтобы разлучить его со мной, он отправил Годуина в Рим продолжать образование по богословской части. Он угрожал публично объявить о «совращении», как он это называл, если Годуин не уедет сейчас же, поклявшись никогда в жизни не произносить вслух моего имени. На самом деле граф боялся бесчестья, ожидавшего его самого в том случае, если бы стало известно о великой любви Годуина ко мне или если бы мы попытались обвенчаться тайно.
Можете представить, какие несчастья обрушились бы на нас, если бы Годуин действительно попытался вступить в еврейскую общину. Да, христиане порой обращались в нашу веру, но ведь Годуин был сыном гордого и могущественного человека. Какие бы это вызвало погромы! Ведь погромы случались и по куда менее значительным поводам, чем принятие сыном дворянина иудейской веры. В те неспокойные времена нас очень притесняли.
Мой отец не знал, в чем нас могут обвинить, однако был испуган и рассержен. Мой отказ от веры был для него немыслим, и вскоре он заставил меня понять, что это немыслимо и для меня.
Он считал, что Годуин предал его. Годуин приходил к нему в дом, он изучал древнееврейский язык и беседовал с отцом о философии и все-таки пошел на такую подлость — соблазнил дочь своего учителя.
Отец всегда очень нежно относился ко мне, я была главным его сокровищем, и Годуина он возненавидел.
Скоро мы с Годуином поняли, что у нашей любви нет будущего. Из-за нас начнутся погромы и убийства, что бы мы ни сделали. Если я приму крещение, меня изгонят из общины, наследство, полученное от матери, отнимут, престарелый отец останется в одиночестве, а сама мысль об этом была для меня невыносима. Годуина ждут не меньшие несчастья, если он станет иудеем.
Поэтому мы договорились и решили, что Годуин едет в Рим.
Его отец дал понять, что по-прежнему мечтает о высоком церковном сане для сына — о митре епископа, если не о кардинальской шапке.
У Годуина имелись родственники среди влиятельных духовных лиц в Париже и Риме. Тем не менее это было жестоким наказанием. Годуина вынуждали принести клятву верности Богу, хотя он не верил ни в каких богов. Он был человек в высшей степени светский.
Я любила его светлый разум, его чувство юмора, его страстность, а остальные восхищались в основном тем, сколько вина он может выпить за вечер, как прекрасно владеет мечом, держится в седле и танцует. К тому же его веселость и обаяние, так пленившие меня, сочетались с поразительным красноречием, с любовью к поэзии и музыке. Он писал много музыки для лютни, часто играл на этом инструменте и пел для меня, когда отец уходил спать и не слышал нас с нижнего этажа.
Жизнь, посвященная церкви, совершенно не подходила Годуину. Скорее он предпочел бы нашить на одежду крест и отправиться воевать за Гроб Господень, потому что по дороге его ждали бы приключения.
Однако отец не пожелал отправить сына в Крестовый поход, а послал к самому суровому и амбициозному духовному лицу из числа их родичей в Священном городе. Годуин должен был преуспеть на священном поприще, иначе ему грозило отречение.
Мы встретились в последний раз, и Годуин сказал мне, что мы больше не должны видеться. Он не поставил бы и двух фартингов на то, что служение церкви — это великое призвание. Он сказал, что у его дяди-кардинала в Риме две любовницы. Других своих родственников он тоже назвал великими лицемерами, они вызывали у него лишь презрение.
— Развратных священников в Риме полным-полно, — сказал он, — и я лишь стану еще одним плохим епископом среди многих. Если повезет, в один прекрасный день я отправлюсь в Крестовый поход и в конце получу все. Но у меня не будет тебя. У меня не будет моей возлюбленной Флурии.
Что касается меня, я утвердилась в мысли, что не могу бросить отца, и была преисполнена скорби. Я не знала, как мне жить без Годуина.
Чем больше мы доказывали друг другу, что не можем быть вместе, тем в больший экстаз приходили. Мы были очень близки к тому, чтобы наложить на себя руки, но все же мы этого не сделали.
У Годуина родился план.
Мы будем писать друг другу. Да, мы пойдем против желания моего отца и, конечно, против желания отца Годуина, однако мы видели в этом единственное средство, способное заставить нас принять волю родителей. Тайные письма помогут нам хоть как-то примириться с их требованиями.
— Если бы я не знал, что смогу изливать свою любовь в письмах, — сказал Годуин, — мне не хватило бы храбрости уйти отсюда.
Годуин отправился в Рим. Его отец помирился с ним, потому что не мог долго злиться на сына. И вот Годуин уехал, рано утром, не прощаясь.
Мой отец был великим ученым и остается им до сих пор, а к тому времени он почти ослеп. Именно поэтому я так хорошо образована. Впрочем, думаю, он дал бы мне хорошее образование в любом случае.
Я хочу сказать, что легко могла бы сохранять свою переписку в тайне. Но я была уверена, что Годуин быстро забудет меня, увлеченный развратной жизнью в Риме.
А мой отец сильно меня удивил. Он знает, сказал отец, что Годуин станет писать мне, и прибавил:
— Я не запрещаю тебе отвечать на его письма, но мне кажется, их будет не много, и ты понапрасну будешь бередить свое сердце.
Оба мы заблуждались. Годуин посылал письма из всех городов по пути, иногда дважды в день. Послания приносили гонцы, евреи и иноверцы, и при каждом удобном случае я бросалась к себе в комнату, чтобы излить на бумаге свою душу. Эти письма укрепили нашу любовь, мы стали совершенно новыми существами, тесно связанными друг с другом, и ничто в целом мире не смогло бы нас разлучить.
Но это неважно. Вскоре я столкнулась с новой неожиданной трудностью. Прошло два месяца, и доказательства моей любви к Годуину стали совершенно очевидными, так что мне пришлось открыться отцу. Я была беременна.
