Айра Левин - Сын Розмари
Глава 16
Держа Энди за руку, она стояла у стены на краю сцены, вглядываясь в даль, в сумрак с огоньками свечей, пастельными лучами юпитеров, тусклыми красными табличками «выход». В десяти футах от нее медленно проплывали фигуры в сутанах, рукав к рукаву, по кругу против часовой стрелки. Живые голоса вторили то высокому, то низкому пению динамика. Барабан удерживал ритм, играла дудка или флейта, и все это сплеталось с многократными эхо. В тени винилового леса было не отличить сутан цвета ржавчины от коричневых, все они покачивались и шествовали бок о бок. Одно не вызывало вопроса — кому принадлежит фиолетовая сутана.
И кому — самая короткая. Джею. А самая длинная — Кевину.
За соприкасающимися рукавами Розмари мельком увидела темные контуры кресла. И прошептала, наклонясь к Энди:
— В центре — Хэнк?
— Нет, — шепотом ответил он. — Там сижу я. Он — в круге.
Розмари отпустила его руку, повернула голову, отвела в сторону край капюшона, чтобы посмотреть на сына. Его бородатое лицо было обрамлено сумраком.
— Только в таких случаях он способен провести на ногах больше двух-трех минут. И сначала я ему говорю зажигательную речь. — Энди улыбнулся. — Подожди до конца, ладно? Максимум минут десять. Они не выйдут из круга. — Он поцеловал мать, повернулся и пошел; подол сутаны вихрился вокруг его босых ног, его ахиллесовых пят.
Темные рукава разлучились и поднялись, чтобы пропустить черную сутану; рукава соскользнули с бледных рук, и слева на изящном запястье сверкнул широкий серебряный браслет. Капюшон повернулся в сторону Розмари, на лицо падала густая тень. Люди стояли парами, глядя друг на друга; тот, кто смотрел на Розмари, медленно кивнул, а в следующий миг танцоры снова двинулись по кругу против часовой стрелки.
Энди уже сидел в центре сцены, лицом к залу; юпитеры над его головой раскрашивали сутану в пастельные оттенки черного. Он весь был черен, кроме кончика бороды и левой руки, лежащей на подлокотнике. Фиолетовая сутана расположилась перед ним на полу. Капюшон против капюшона, рукава соприкасаются, а бой барабана задает ритм движениям. Фиолетовый и черный капюшоны коснулись друг друга и разделились. Энди протянул руку фиолетовой сутане, та поднялась. Он поманил к себе кого-то. От кольца отделилась темная сутана — коричневая. Поменялась местами с фиолетовой.
Поющие двигались в танце, бил барабан.
Розмари покачивалась, разведя руки в стороны, чтобы шелк щекотал кожу. Непередаваемое ощущение. Может, дело в таблетке? Или в таннисе? Или в сочетании того и другого? Оставалось лишь надеяться, что это не опасно.
Но чувствовала она себя превосходно. Ощущала бодрость и раскрепощенность, как в давние времена на дискотеках с ублюдком Ги.
Затененные лица повернулись к ней; Розмари улыбнулась, зная, что она так же безлика, как они, если не более, ведь на нее не падают лучи юпитеров, а ближайшая свеча в нескольких ярдах сбоку. Интересно, они догадались, кто эта незнакомка? Или решили, что Энди нашел себе новую девушку (поразительная спешка для образца добродетели)?
Под пение и барабан Розмари закачалась еще свободнее; пусть считают ее иностранкой, которую Энди подцепил в вестибюле. Итальянкой. Нет, гречанкой. Мелинда Меркюри.
В круге из двух или трех рукавов вынырнули пальцы, поманили ее. Улыбаясь и раскачиваясь, она отрицательно покачала головой. В Рождество? Ни за что!
Танец был несложен — два шага вперед, один назад, поворот на каждый четвертый удар барабана. Неторопливый, солидный фольклорный пляс. Вряд ли это вызов Джинджер Роджерс.
А будь здесь Джо, что бы он подумал? Что пора звонить в полицию нравов? Возможно… А может, и нет. Розмари легко представила, как он ищет себе сутану. В нем есть авантюрная жилка — та самая, которая очень нравится Розмари и которой ей самой недостает. Ведь не случайно он купил «альфа-ромео».
А впрочем, какого черта?!
Она поправила сутану, завязала поясок, подтянула капюшон, чтобы надежно прятал лицо. Глубоко вздохнула и медленно-медленно, под барабан, пошла в круг танцоров. Два рукава разлучились, теплые ладони взяли ее за руки.
Розмари танцевала под барабан и флейту, повторяла шаги людей в сутанах, смотрела, как Энди в черном и женщина в ржаво-коричневом говорят, держась за руки. Двигаясь мелкими шажками вбок, она миновала говорящих, держась за шоколадную, а сейчас отливающую зеленым руку Ванессы; ее ногти, обычно некрашеные, были покрыты черным, или почти черным лаком. Руки поднимались и опускались, и браслет из круглых больших серебряных звеньев взлетал и падал под коричневым Ванессиным рукавом. Следом шел высокий танцор в коричневом — Уильям или Крейг. Розмари закрыла глаза и невнятно подпевала, не стараясь точно повторять звуки, и блаженно танцевала, повинуясь некоему инстинкту стадного млекопитающего. Но ее чувства не дремали…
— Э! — Ванесса сжала и отпустила ее руку. — Тебя Энди зовет.
Он поманил. Ступая в ритме барабана, Розмари приблизилась к черной банкетке, подобрала подол сутаны, села на ровную нагретую поверхность.
Сын и мать соприкоснулись коленями; она подала ему руки, посмотрела на улыбающееся лицо под черным капюшоном.
— Я надеялся, — сказал он.
— Негодяй, ты прекрасно знал.
— Чтобы моя родная мать? Позор…
— Что ты говоришь тому, кто здесь садится? С его лица исчезла улыбка.
— Благодарю, — ответил Энди. — За все, что он сделал для «БД» и для меня. Еще говорю, как все мы рады, что он — в круге. А он рассказывает о том, что чувствует — поделится досадой за ошибку или тоже благодарит. В ковене было принято опускаться на колени перед Романом, клясться в вечной верности Сатане и ему, а он колол палец кинжалом, и остальные выпивали по капле его крови. Понимаешь, почему меня в это не затянуло?
Она сидела молча, держа его за руки, глядя ему в лицо. Он снова улыбнулся.
— А мы целуемся в губы, — сказал Энди. — Целомудренно. Ну вот, мяч на твоей половине корта.
— Целомудренно? Запросто! — Она наклонилась, чмокнула его в губы, высвободила руки и быстро встала.
После танца люди в сутанах цвета ржавчины расставили тарелки с «доброй едой» на первой ступеньке амфитеатра. На самом деле еда оказалась так себе — подогретые дежурные блюда из расположенной внизу кухни и малоаппетитная на вид выпечка. Еще был жуткий коктейль — гоголь-моголь с ромом, пряностями и привкусом танниса. Его принесли и поставили на сцену в красивой серебряной чаше для пунша, а не в штампованной гостиничной посудине. Несомненно, чаша — настоящий антиквариат, что называется, красота в простоте; серебро высокой пробы сверкало в пастельных лучах шести или семи юпитеров, направленных на скатерть цвета зеленого леса.
