Абрахам Меррит - Корабль Иштар
Лестница, как виноградная лоза, поднималась по крутой стене контрфорса на башню. Она была неширокой — только три человека могли пройти по ней в ряд, не больше. Она головокружительно вздымалась вверх. Пять резко изгибающихся пролетов, по сорок ступеней в каждом, четыре меньших пролета по пятнадцать ступеней прошел он, прежде чем добраться до вершины. Внешний край лестницы ограждала только толстая веревка витого золота, поддерживаемая через каждые пять футов столбиками.
Так высока была эта лестница, что когда Кентон поднялся на вершину и посмотрел вниз, дом Бела скрылся в золотистом тумане, как будто Кентон смотрел с высокого горного хребта на долину, которую покрывали облака, тронутые восходящим солнцем.
На вершине лестницы находилась плита длиной в десять и шириной в шесть футов. На нес выходила дверь — узкий арочный портал, едва позволяющий двоим пройти бок о бок. Дверь вела в темные внутренние помещения. Комната, в которую она открывалась, находилась на вершине гигантского контрфорса.
Один человек мог защищать здесь лестницу от сотни.
Дверь была завешана золотым занавесом, таким же тяжелым и металлическим, как тот, что скрывал вход в серебряный дом лунного бога. Невольно Кентон отшатнулся от занавеса — вспомнив, что он увидел за тем, первым. Подавив страх, он отвел угол занавеса.
Он увидел квадратную комнату примерно в тридцать футов, полную пляшущих огоньков — отблесков молний. Это его цель — место развлечений Бела, где живет его любовь, опутанная сном.
Он увидел жреца, прижавшегося к дальней стене и восхищенно глядящего на женщину в белой вуали, которая стояла, широко расставив руки, у окна в правом углу комнаты. Тысячами огней молнии освещали картины любовных приключений Бела, вышитые на настенных шпалерах.
В комнате находились золотые стол и два стула, массивная деревянная, с украшениями из слоновой кости, кровать. Возле кровати стояла широкая медная жаровня и курительница в форме больших песочных часов. Из жаровни вздымалось высокое желтое пламя. На столе стояли небольшие пирожные шафранового цвета на тарелках желтого янтаря и золотые флаконы с вином. Вдоль стен маленькие лампы, и под каждой — кувшин с благовонным маслом для наполнения ламп.
Кентон неподвижно ждал. Опасность собиралась внизу, как грозовая туча, которую Кентон расшевелил в колдовском котле. Он ждал, понимая, что прежде чем разбудит Шарейн, он должен постигнуть ее сон, проникнуть в ее фантазии, которыми она живет. Так сказал ему синий жрец.
Он услышал голос:
— Кто видел биение его крыльев? Кто слышал топот его ног, подобный грому тысяч колесниц, устремляющихся на битву? Какая женщина смотрела в яркость его глаз?
Ослепительно вспыхнула молния, загремел гром, — казалось, в самой комнате. Когда зрение его прояснилось, Кентон увидел, что Шарейн, зажав глаза руками, отвернулась от окна.
А перед ней возвышалась фигура, казавшаяся на фоне вспыхивающего неба гигантской, вся в золоте, — богоподобная фигура.
Сам Бел-Мардук прыгнул сюда со своих коней бури, и одежда его еще полна была молниями.
Так на мгновение подумал Кентон, потом понял, что это жрец в украденной одежде своего бога.
Белая фигура — Шарейн — медленно отвела ладони от глаз, так же медленно опустила их, глядя на стоявшего перед ней. Начала опускаться на колени, ища полураскрытое лицо широко распахнутыми зелеными дремлющими глазами.
— Бел! — прошептала она и повторила: — Повелитель Бел!
Жрец заговорил:
— О прекрасная, кою ты ждешь?
Она ответила:
— Кого как не тебя, повелитель молний!
— А почему ты меня ждешь? — спросил жрец, не приближаясь к ней.
Кентон, приготовившийся прыгнуть, остановился при этом вопросе. Что задумал жрец Бела? Чего он ждет?
Шарейн в недоумении стыдливо ответила:
— Это твой дом, Бел. Разве не должна тебя здесь ждать женщина? Я… я дочь короля. И я давно тебя жду.
Жрец сказал:
— Ты прекрасна. — Глаза его не отрывались от нее. — Да, многие мужчины сочли бы тебя прекрасной. Но я — бог!
— Я прекраснейшая из принцесс Вавилона. — Но разве не самая красивая должна ждать тебя в твоем доме? Я красивей всех… — ответила Шарейн с сонной страстью.
Снова заговорил жрец:
— Принцесса, а как было с теми мужчинами, которые считали тебя прекрасной? Скажи, разве твоя красота не убивала их, как быстрый сладкий яд?
— Разве я думала о мужчинах? — дрожащим голосом спросила она.
Он строго ответил:
— Но многие мужчины должны были думать о тебе, королевская дочь. И яд, хоть он быстрый и сладкий, все равно приносит боль. Я бог! Я это, знаю!
Наступило молчание. Неожиданно он спросил:
— Как ты ждала меня?
Она ответила:
— Я держала лампы полными масла, приготовила для тебя пирожные и поставила вино. Девушки нарядили меня.
Жрец сказал:
— Многие женщины делали то же — ради мужчин, королевская дочь, а я — бог!
Она прошептала:
— Я прекрасней всех. Принцы и короли желали меня. Посмотри, о великий!
Быстрые молнии ласкали серебряное чудо ее тела, едва прикрытое золотыми прядями волос.
Жрец отпрыгнул от окна. Кентон, чуть не сходя с ума от ревности, оттого что кто-то другой видит эту белоснежную красоту, готов был наброситься на жреца. Но опять остановился, понимая, что удерживает жреца, и даже испытывает к нему жалость.
Душа жреца обнаженной предстала перед его внутренним взором, как будто Кентон стал жрецом, а жрец — Кентоном.
— Нет! — воскликнул жрец Бела и сорвал золотой шлем своего бога с головы, отбросил меч, рванул застежку и сбросил плащ…
— Нет! Ни одного поцелуя для Бела! Нет! Ни одного удара сердца для Бела! Не буду сводником Бела! Нет! Мужчину ты должна целовать — меня! И мужское сердце должно биться рядом с твоим — мое! Я… Я… Не бог получит тебя!
Он схватил ее, прижался губами.
Кентон был рядом.
Он сунул руку под подбородок жреца и сгибал назад голову, пока не хрустнула шея. Глаза жреца глядели на него, руки его оставили Шарейн и вцепились в лицо Кентона, он пытался вырваться. Потом перестал бороться, ужас появился на его лице. Жрец увидел в противнике самого себя.
Собственное лицо глядело на него, обещая смерть.
Бог, которого он обманул, предал, ударил. Кентон читал его мысли, как будто тот произносил их вслух. Он переместил хватку, полу приподнял жреца и швырнул его тело высокого над полом о стену. Жрец ударился о стену, упал и забился в конвульсиях.
Шарейн присела, крепко держа вуаль застывшими руками, на краю кровати. Она жалобно смотрела на него, ее широко открытые глаза, ошеломленные, не отрывались от него; он чувствовал, что она приходит в себя от паутины сна.
