Пойдем играть к Адамсам - Джонсон Мендал У.

Дайана это понимала.

– Оставьте ее, – сказала Дайана. Она злилась весь день, но теперь остыла. Барбара уже видела, как она возвращается к роли спокойной послушной девочки, которую будет играть, когда через полчаса вернется домой. – Оставьте ее как есть. Не отпускайте ее, даже если она будет немного шуметь…

– Слышал, бздун? – добавил Джон.

– Хорошо, хорошо, не буду, – со вздохом ответил Бобби.

– Лучше не надо. – Пол, который из-за своих игр был уже на грани помешательства, корчился рядом с Бобби.

– Я сказал, хорошо.

– Ладно, тогда пошли. Мы опаздываем. – Барбара посмотрела им вслед. Они сломали ее, но им было все равно. Смысл был совсем не в этом.

Усталость, граничащая с изнеможением, мешала ей размышлять о том, каким будет истинный конец игры (поскольку даже она понимала, что все это должно закончиться). Вместо отдельных мыслей в ее сознании возникала лишь общая аура страха. Прерванная утренняя потасовка поляризовала отношения между ней и детьми. Да, для всех, кто не принадлежал к их кругу, они были хладнокровными и жестокими. Спланировать пленение Барбары, осуществить этот план и перейти к пыткам, было для них чем-то естественным. Но до сегодняшнего дня все происходило постепенно, и мучители, и жертва знали, что совершаются запретные вещи. Существовала негласная договоренность о том, что с ней можно делать, а что нет.

Но после утренней драки в истязаниях проявилась особая бесчеловечность, которой раньше не наблюдалось. Барбара не верила, что дети – или кто-то другой в реальной жизни – могут связать человеку руки за спиной и затем наслаждаться его последующими мучениями. И все же они сделали это с ней. Она не верила, что дети – Джон и Пол – способны на настоящую жестокость, один – на изнасилование, другой – на пытки. И все же они именно так проводили с ней свои летние каникулы. Барбара не могла поверить, что другая девушка, такая, как Дайана, может обречь ее на то, чтобы провести всю ночь в таком положении. И все же девушка так и сделала, продемонстрировав при этом полное удовлетворение.

Они были способны это сделать.

Разум Барбары нехотя подсказал ей эту мысль: теперь они были способны на все. Может, они даже не осознавали этого – Барбара догадывалась, что так и есть, – но они были способны на все, включая ее убийство. Возможно, они не знали, что могут убить ее, и она не знала, пойдут ли они на это. В этом смысле они рисковали вместе.

Шли минуты и часы. Барбара больше не могла развлекать себя фантазиями или даже смутными домыслами – например, что сказали или сделали бы разные люди, если б узнали о ее бедственном положении. Лица, которые было легче всего вызвать в памяти, – Терри, ее мать, Тед, папа – все они расплывались, уходя за пределы ее поля зрения. И из-за отказа этой функции воображения Барбара чувствовала себя полностью и окончательно изолированной. Ее мир сжался так, что в нем осталось лишь ее собственное, центральное, страдающее и самое эгоистичное «я» и пестрый хоровод детей, кружащий вокруг нее.

После наступления темноты, прежде чем лечь спать, Бобби спустился вниз и сделал удивительную вещь: проявил к ней жалость. Он вошел в подвальное помещение, будто только что оправившись от борьбы с совестью. Вид у него был виноватый. Тем не менее он развязал Барбаре левую лодыжку, чтобы она могла перенести вес своего тела на обе ноги. Поразмыслив (и обойдя ее пару раз), развязал все веревки, кроме той, что удерживала за столбом запястья и локти; затем пододвинул скамейку для пикника, к которой Барбара была привязана днем, и позволил ей сесть на нее.

Потом он снова привязал ее к столбу, но уже не так крепко, как раньше. Конечно же, было больно – все, что они делали, причиняло боль, – но относительно легче, чем когда-либо с тех пор, как ее захватили в плен. Она вытянула ноги и задумалась. Хотя именно Бобби заткнул ей рот тряпкой с хлороформом и обрек ее на неделю страданий, как ни странно, он – и только он – никогда намеренно не причинял ей вреда и не выказывал никаких признаков того, что сделает это. (Сегодня утром даже Синди нанесла ей безобидный, но мстительный удар.) Более того, он реагировал на ее наготу иначе, чем два других мальчика, – скорее с робостью и отвращением. Всегда прикасался к ней неохотно, даже когда это было необходимо. Если б не было других различий, то, с точки зрения Барбары, он был бы самым нормальным из пятерых.

К тому же, когда она наблюдала за ним, ей бросилось в глаза, что он самый уставший и напуганный в группе. Казалось, все это ему уже не нравилось. Не нравилось удерживать ее или причинять ей боль и, наверное, не нравилась мысль о том, что его родители вернутся домой всего через три с половиной дня (Барбаре это казалось вечностью, но для Бобби – как будто это случится завтра). А больше всего ему не нравилась тьма, сгустившаяся вокруг дома. Для маленького мальчика он испытывал огромный стресс, и это было заметно. Когда он закончил связывать ее и отступил назад, чтобы все проверить, Барбара обратила внимание на его сильную бледность, хотя все эти дни были солнечными. И когда Бобби передавал свой пост Синди и уходил, выглядел он очень усталым. Барбара посмотрела ему вслед.

Возможно, он спускался сюда, чтобы освободить ее, а потом не смог заставить себя сделать это. Возможно, в Свободной Пятерке у нее все-таки оставался союзник. Сегодня он определенно вел себя совсем по-другому.

Но как с ним быть? Если она не может поговорить с ним (он больше не вытащит у нее кляп изо рта – она сама виновата) или соблазнить его, как она пыталась сделать с Джоном, то как ей удастся убедить его отпустить ее? Притвориться больной? Постоянно стонать?

Размышляя об этом, она почти уже заснула – голова упала на грудь, в глазах все начало расплываться, – как вдруг чуть ли не рядом с ее ухом раздался крик Синди. Девочка куда-то указывала рукой и что-то кричала Барбаре, будто им грозила какая-то опасность. Барбара испуганно потянула за свои веревки и попыталась встать, но потом дремота развеялась, и она осознала свое истинное положение. Послушно повернув голову вправо – насколько это было возможно, – она посмотрела туда, куда был направлен указательный палец Синди. Девочка показывала на окно? Если так, то там виднелся лишь темный квадрат.

Барбара была и напугана, и озадачена одновременно. В следующий момент Синди рванула из подвала, стуча сандалиями по бетонным ступеням, ее крики оглашали лестничный проем.

8

На следующее утро Свободная Пятерка собралась поздно. Стояла жара. Это был самый жаркий день предосенней засухи. Когда Джон, Дайана и Пол вышли из-за деревьев, растущих вдоль Оук-Крик, лица у них блестели от пота. Кожу покрывала пыль – она лежала на каждом листочке и сосновой иголке. Вырвавшись из-под палящего предполуденного неба, они пересекли поле, миновали огород и в тишине поднялись к заднему крыльцу дома Адамсов. Бобби и Синди, почти не спавшие, с красными глазами, ждали их.

– Извините, что опоздали, – сказал Джон.

– Ночью Джону пришлось оставить свою лодку у ручья.

– Он видел Сборщика.

– Разговаривал с ним…

– Утром нам пришлось идти вверх по ручью и забирать лодку, – сказала Дайана.

Бобби и Синди переглянулись.

– А еще он был здесь ночью, – ощетинилась Синди.

– Кто, Сборщик?

– Я его видела.

– Синди говорит, что ночью видела, как кто-то заглядывал в окно подвала, – сказал Бобби. – Она разбудила меня, и я осмотрелся, но ничего не увидел.

– Ты перепугался до смерти!

– А вот и нет.

– А вот и да. – Синди твердо стояла на своем. – Ты перепугался, как и я.

– В какое окно он заглядывал? – спросила Дайана.

– Не знаю, – ответил Бобби. – Может, во все, если он был здесь. Синди показалось, что она что-то видела, когда стояла на страже.

– Он видел ее?

– Барбару? Кто его знает?

– Где она сейчас?

– Все еще привязана к столбу. Упала в обморок. Мне пришлось дать ей сесть.