"Самая страшная книга-4". Компиляция. Книги 1-16 (СИ) - Парфенов Михаил Юрьевич
Чего ей от него надо? Он даже еще не родился. Его не существует.
На рынке сегодня было особенно шумно. Торговец, у которого Джун хотел купить молока, как видно, считал своим долгом обсудить Атомного Демона с каждым, кто сунется к его лотку. Уже собралась толпа слушателей, и Джуну пришлось буквально ввинчиваться в нее, задыхаясь от запаха потных немытых тел.
– …Прямо в доме Атомный Демон его и настиг! – Лоточник рассек воздух взмахом ладони, не обратив внимания на деньги, что протягивал ему Джун. В толпе прокатился испуганный вздох. – Распластал, как свинью, и башку с плеч! И девке пан-пан, что с ним была, тоже!
Джун содрогнулся, хотя и слышал эти подробности уже не раз. Как ни гадок был ему Синдзабуро, такой участи он не заслуживал. И никто не заслуживал, разве только американцы.
– Та, другая девица, тоже вроде была пан-пан, – заметила старуха, прижимающая к боку сумку, набитую бататами, такими розовыми и крупными, что от одного взгляда на них в животе урчало и рот истекал слюной.
Джун подумал, не стянуть ли пару клубней, но решил, что риск слишком велик. В такой толкучке не улизнешь.
– На гулящих девок этот Демон охотится! – загомонили в толпе. – Значит, порядочным людям он не страшен.
– Хорошо бы еще за бураку [62] взялся! Они последнее время забыли совсем свое место.
– Ну да, не страшен! А журналист?
– Угодил просто под горячую руку…
– Это Синдзабуро-то порядочный? – хохотнул лоточник, достав из-под прилавка полотенце и вытирая вспотевший лоб. – А почитайте, что он писал про нашу армию! Резня в Нанкине! Какие-то заморенные корейские шлюхи! Извиняться мы должны перед этими… – Он оттянул пальцами уголки глаз, превратив их в щелочки. – Надо думать, за то, что понастроили им железных дорог, больниц и школ! Каково нашим бойцам, вернувшись домой, читать о себе такое да смотреть, как наши жены, сестры и дочери врага ублажают? Вот кто-то за меч и взялся…
– Да мечи-то все давно изъяли! – заметил кто-то.
– Не все, как видно! Вот ей-же-ей, – торговец хватил кулаком по прилавку, на что батарея бутылок отозвалась испуганным звоном, – будь у меня меч, так бы сам и порубал скотину в куски!
Толпа одобрительно загудела.
Джун засопел от злости. Ладно бы Синдзабуро, но этот человек говорил о Рин, о его маме, а остальные горячо поддерживали его! Он хотел выкрикнуть лоточнику все, что о нем думает, но его опередил изможденный мужчина со впалыми слезящимися глазами и лицом, похожим на обтянутый кожей череп.
– Проклятье! Когда ж вы уйметесь, сволочи? Война давно проиграна! – Он схватил лоточника за грудки и принялся бешено трясти.
В толпе ахнули. Лоточник испуганно заголосил, замахал руками. Бутылки посыпались на землю и разлетелись вдребезги, забрызгав ноги покупателей молоком вперемешку с осколками. Поднялся возмущенный рев. Толпа на мгновение отпрянула и снова ломанулась вперед. Деревянные подошвы хрустко мешали с грязью молочно-стеклянное крошево. Несколько рук вцепились в обезумевшего мужчину, а он все вопил:
– Из-за вас наш город превратился в свалку! Из-за вас моя жена гниет сейчас заживо! Будьте навеки прокляты!
Джун воспользовался суматохой, чтобы цапнуть из-под ног уцелевшую бутылку и смыться, не заплатив. Плевать, если в следующей жизни он станет за это крысой. В нынешней каждая йена на счету.
Он решил срезать через разрушенный квартал. Приходилось спешить: свинцовые тучи поглотили солнце и в любой момент грозились прорваться дождем. Не хватало только вымокнуть и простудиться – любая болячка, даже самая легкая, теперь надолго выводила его из строя. Пробираясь через груды битого кирпича среди уцелевших стен, Джун мрачно подумал, что уже не помнит, каково это – ощущать себя здоровым и сильным. Он превратился в тень самого себя. Яд бомбы проник в него, ничего не попишешь.
Пришлось остановиться, чтобы перевести дух. В изжелта-сером свете, сочившемся сквозь пелену туч, сиротливо торчали покосившиеся обугленные столбы. Набирающий силу ветер свистел в руинах, катая от стены к стене рваный зонтик. Все сколь-нибудь ценное, вплоть до чугунных ванн, давно откопали охотники за сокровищами, лишь никому не нужное барахло напоминало, что когда-то здесь жили люди.
– Серизава! Эй, Серизава!
Ноги Джуна налились слабостью, сердце екнуло. Обернувшись, он увидел Тэцуо, небрежно прислонившегося к кирпичной стене. На его жилистом худом теле висел порядком потрепанный черный гакуран [63], на ногах красовались тяжелые армейские ботинки, в пальцах дымилась сигарета. Щелчком отправив ее в полет, он крикнул:
– Серизава! Иди сюда!
Джун непроизвольно шагнул к нему, но остановился. И вовремя: в проломе стены показалась физиономия Горо – безобразная морда рептилии с черным глазом-нашлепкой. Он вылез из дыры, потянулся, сцепив руки над головой, словно хотел размять пальцы для работы. Известно какой.
Джун попятился, развернулся и бросился наутек.
Из-за стены выскочил Кента и рванул наперерез.
Все происходило как в страшном сне. Джун петлял, как заяц, спотыкаясь на обломках, сердце бешено колотилось, воздуха не хватало, а топот за спиной неумолимо приближался. Пальцы Горо мазнули его по скользкой от пота шее, царапнув длинными ногтями кожу. По-девчачьи взвизгнув, Джун метнулся вправо, споткнулся о помятое жестяное ведро и грохнулся на живот, ободрав коленки и локти и больно прикусив щеку. Бутылка лопнула под его телом, и осколки впились в грудь. Молоко пропитало майку.
Это потому, что я его стырил, успел подумать Джун. Потом Кента навалился на него, еще глубже вгоняя осколки в ребра, и все мысли растворились во вспышке боли. Заорав, Джун ткнул через плечо зазубренным горлышком бутылки, надеясь попасть врагу в лицо, но Кента перехватил его руку и заломил за спину. Горлышко упало на землю.
– Говори, – пропыхтел Кента, рывком подняв мальчика на ноги, – моя мама – шлюха!
– Твоя мама – шлюха! – выкрикнул Джун.
Кулак Горо впечатался ему в зубы. В голове сверкнуло, слезы брызнули из глаз. Следующий удар расквасил нос. Джун забился в лапах Кенты, захлебываясь кровью.
– Сволочи! Трусы! – вопил он. – Двое на одного! Чтоб вы сдохли, ублюдки! – Он выбросил свободную руку, пытаясь вцепиться в изуродованное лицо Горо. Пальцы зацепили резиновую тесемку, и повязка отлетела, открыв пустую глазницу – розово-лиловую дыру, обметанную по краям зеленоватой коростой засохшей слизи.
Рубцы на лице Одноглазого побагровели. Подхватив с земли ведро, он нахлобучил его Джуну на голову и тут же зарядил ему кулаком в пах. Жестяные стенки ведра превратили крик мальчика в оглушительный рев. Он выгнулся в руках Кенты, но второй удар заставил его сложиться пополам.
Кента отпустил его, и Джун рухнул наземь, ударившись ведром об обломок кирпича. Голова наполнилась колокольным гулом.
Кента ухватил его за локти и снова поднял на ноги. Ведро свалилось, и Джун принялся жадно глотать воздух. Нос пульсировал болью, в голове шумело, болела прикушенная щека. Боль ворочалась внизу живота, посылая волны тошноты в желудок. Сквозь слезы он увидел, как Тэцуо отлепился от стены и вразвалочку, руки в карманах, направился к нему. Под его ногами хрустела кирпичная крошка.
Остановившись перед Джуном, он сунул руку за полу гакурана и вытащил нож-айкути. Лезвие сверкнуло в грозовых сумерках. Этим ножом Тэцуо, по слухам, вырезал свое имя (哲夫) на лбу юного карманника, отказавшегося отстегнуть ему часть улова.
– Хочешь умереть, Серизава? – спросил он ласково. Острие ножа кольнуло мальчика в ложбинку между ключицами.
Втянув кровь из носа, тот из последних сил плюнул в Тэцуо. Кровяной сгусток повис на его щеке, и Джун решил, что Ясиме он очень к лицу.
– Ах ты тварь! – взревел Кента, а Горо молча вогнал кулак Джуну в живот.
Но Тэцуо, железный человек, даже не дрогнул, лишь глаза его на мгновение широко раскрылись. Джун ждал, задыхаясь, что нож в руке Ясимы вскроет ему глотку одним неуловимым движением. Однако Тэцуо спокойно достал из кармана платок, вытер щеку и промолвил:
