Александр Анин - Миллион миллионов, или За колёсиком
Забыв, где находится, Мхов улыбается, но тут же серьёзнеет под недоумёнными взглядами окружающих людей.
Тем временем, пройдя 250–300 метров, процессия останавливается. Дальше, по узкой боковой аллее, гроб несут на плечах шестеро тех самых парней в костюмах — туда, где на краю свежевыкопанной могилы, воткнув лопаты в кучу вынутой земли, курят двое дюжих могильщиков. Гроб устанавливают рядом с ямой на широкую металлическую подставку (туда же складывают принесённые цветы), рядом с гробом располагается родня, чуть в стороне полукругом — все остальные. В наступившей тишине Семён говорит что-то дежурное о своем сыне: каким хорошим мальчиком он был, как мало видел и успел, как неожиданна и несправедлива бывает смерть. Последнее находит особый отклик у Аскольдовой братвы; парни понимающе переглядываются, со значением кивают. Потом выступает кто-то от них, типа, безвременная смерть брата ещё теснее сплотит, сильнее заставит, больше научит и т. д. и т. п. Всё это время Алла криво сидит на кем-то подставленной низкой табуретке и рыдает, уткнувшись лицом в боковину гроба. Потом наступает очередь маленького человека в чёрном; он, не спеша, раскрывает молитвенник и, раскачиваясь, нараспев заводит душераздирающую молитву на древнем, как мир, языке.
Наконец подходит очередь финальной сцены: очередь к гробу, опускание в могилу, горсти земли из десятков рук. Мхов тоже бросает несколько прохладных комков на крышку гроба, старается не думать о том, в каком виде лежит там, внутри, Аскольд и почему-то вспоминает своих родителей, представляет, как они покачиваются, обнявшись, на зыбком грунте в непроницаемой глубине Карибского моря.
Эта картина так сильно занимает воображение Мхова, что он уже чисто механически фиксирует дальнейшее: засыпанный цветами холм на могиле, временный памятник в виде металлической стеллы с могендовидом, а еще — заботливо прислонённый к стелле кем-то из братвы покорёженный, обожжённый бампер с машины Аскольда с еле видной надписью — АСКОЛЬДОВА МОГИЛА.
И на обратном пути он всё глубже погружается в толщу далёкой карибской воды и не слышит, что говорит ему Семён, не видит того, что его окружает: лиц и фигур людей, могил по сторонам центральной аллеи; нет, всё же видит, потому что…
Потому что Мхов с ходу разворачивается и, чуть не упав, устремляется туда, где только что, как ему показалось…
— Ты куда? — это Семён.
… ему показалось… Нет, не показалось. Вот оно, в четвёртом или пятом ряду могил, то, что ударило его по глазам, вырвало глаза, и они, глаза, сами по себе, впереди него, опережают его, он ещё не дошёл, а они уже там, вплотную к монохромному овалу на свежеокрашенной пирамидке дешёвого памятника, а вот он и сам здесь, его пальцы трогают холодное, маленькое фотокерамическое лицо Клары, Загребнева Клара Витальевна, дата рождения, дата смерти, позапозавчера, четверг.
Свежеокрашенный голубенький памятник (рядом ещё один, обветшавший, наверное, дед), совсем свежие осенние цветы, совсем свежая земля. Клара улыбается, припухший рот, чуть вздёрнутый нос. Мхов опускается на могильный холмик. Липкая слюна на губах, мобильный телефон в дрожащей ладони.
Кларин мобильный. Пусто.
Кларин домашний. Пусто-пусто.
Прежний домашний.
— Слушаю, — отвечает мужской голос.
— Здравствуйте.
— Здравствуйте.
— А Клара… А что с Кларой?
— Умерла. А вы кто?
— Как?
— Сердце. Вы кто?
— В четверг?
— Да. Утром похоронили. Вы не Мхов Кирилл?
— Да. Скажите адрес, я приеду.
— Приезжайте, конечно…
От кладбища до дома в районе Бронетанковой Академии рукой подать, но Мхов всё равно требует от водителя ехать быстрее, быстрее, ещё быстрее. Ему кажется, что если он успеет, то застанет Клару, нет, не Клару, а что-то, что… ну, он сам не знает что, короче, ничего, просто… пугая водителя, он тихо стонет и скрипит зубами.
Дверь ему открывает высокий худощавый мужчина лет пятидесяти. В прихожей он жмёт Мхову руку, представляется:
— Загребнев.
В большой комнате за длинным накрытым столом сидят люди, но Мхов не различает лиц.
— Прошу, мы только сели, — приглашает Загребнев.
Мхов присаживается с краю, ему тут же наливают в рюмку водку. Говор стихает, за столом устанавливается тишина.
— Помянем Клару, — говорит Загребнев. — Она была хорошая девочка.
Рука у Мхова дрожит так, что он расплёскивает половину содержимого рюмки, прежде чем доносит её до рта.
— Ох, боженьки! — вздыхает пожилая женщина напротив.
Мхов не выдерживает, поднимается из-за стола.
— Извините меня.
Обращаясь к отцу Клары, кивает в сторону кухни:
— Можно вас? На минуту…
— Да, конечно.
На кухне Загребнев закуривает, предлагает Мхову. Тот автоматически берёт сигарету, глотает безвкусный дым.
— Вы, наверное, насчёт квартиры? — Загребнев избегает смотреть в глаза Мхову.
— Что? Какой? Вы расскажите, как, что с ней случилось?
— А-а. Ну, Клара вечером в четверг заехала к нам. Ну там, то, сё… Посидела, собралась уходить и вдруг — упала. Вот. Пока «скорая», то, сё… В общем, врачи сказали, что она умерла сразу. Не понимаю… Никогда на сердце не жаловалась… Так вы, наверное, насчёт квартиры, там, на «Соколе», машины опять же?
— Нет, нет. Всё это… Что вы… Нет, — Мхов роняет недокуренную сигарету на пол, выгребает из карманов все имеющиеся деньги, свою визитку, кладёт на стол. — Вот, возьмите, пожалуйста, звоните, если что…
И уходит.
Прежде чем выйти из подъезда, он долго стоит, вжавшись в стену, плотно закрыв потными ладонями уши, в которых грохочут всплывшие вдруг вопросы гэбэшного колдуна: «ЕЩЁ КТО-НИБУДЬ?! КТО-НИБУДЬ ЕЩЁ?! К КОМУ-НИБУДЬ ЕЩЁ ВЫ ОБРАЩАЛИСЬ?! КТО-НИБУДЬ?! С ЭТИМ ПАСПОРТОМ?!»
— С этим паспортом… — корчится, стонет Мхов. — С этим ебучим паспортом… С этим непонятно чем… Непонятно откуда… Клара, Клара… Да что же это, блядь, происходит?!!
Мхов кулаками сильно бьёт себя по вискам. Резкая боль пронизывает голову, вместе с болью приходит гулкий чистый звук, как военная труба, зовущий к действию. Он набирает номер Срамного:
— Пётр Арсеньич, здравствуйте. Сегодня пока ничего? Понял. Я еду. Да, сам. Да. Да. Вот прямо сейчас и приеду.
«Ну вот, — думает Мхов, садясь в машину. — Буду разбираться сам!»
Каплан Фанни Ефимовна — под таким именем зарегистрировалась черноволосая коротко стриженая женщина средних лет, стоящая сейчас у игрового стола с 500-долларовой фишкой в коротких, пухлых, обильно усаженных золотом пальцах. Ростом она немного повыше полутора метров, при этом крепко и ловко сбита, на ней обтягивающие штаны из красной кожи, такой же пиджак, под пиджаком — чёрная шёлковая блузка с излишне глубоким вырезом.
