Оксана Бердочкина - Звездочет поневоле
Во мне возвели свои корабли – коричневые лики. Блести своим бронзовым браслетом на дикой коже, что не знает забот мягких кремов, и, если не хочешь, не понимай меня. «Есть такие, что задалбливают своей философией, они рождены, чтобы задалбливать», – так говорил Ключ, еще в сентябре. «Мне не нравится это ожидание. Я знаю, что тот, кто хотел меня видеть, уже давно смотрит на меня. Вопрос: откуда? Допустим, из окон музея? Или же с того окна, что напротив. Интересно, очень интересно, ну ведь точно подлец наблюдает. Ставлю на то, что он готовится к встрече, оттого, что боится встретить меня случайно. Да, я чувствую его страх. Возможно, подглядывает за мной сверху. Сейчас зазвонит мой телефон, и голос скажет о своем непреднамеренном опоздании, тем самым украдет у меня еще десять минут моей жизни. За это время, одевшись, выйдет из дверей, оттуда, где сейчас таится. Уверен ли ты в том? Он где-то рядом, где-то близко. Сейчас ровно семь без примесей, еще жду минуту и выхожу на середину бульвара. Если он действительно знаком с моими комбинациями, он разгадает мой ход». Светофор перекрасился, ничто не останавливая, Шуга перешел пустынные дороги, зачем-то ускоряя шаг. «Я – Филобиблон. Поминай меня при жизни, и еще после моей смерти, которая означает мое рождение. Дитя мое». Проделал путь в тысячи шагов? Сколько раз ты шагал по этой земле, именно в этой жизни? Сколько раз ты вдыхал и выдыхал на этой земле, именно в этой жизни? Взяв в узды начало бульвара, он дышал, вспоминая о себе все. Всецело отдавал себя чему-то геометрическому, забывая детство, постигал старость, но чувствуя все отчетливо. Он плыл, вспоминая дерзость Андрея, опять его аккуратный чемодан вскрывается, он достает необходимый ему калибр, метнувшись за угол, оставляет цвет своего костюма – желтый, темно-желтый, сочетаемый с весенней депрессией, покрываемый тонкой едва заметной терракотовой полоской. Ну, комбинатор. Такого и не сыщешь, осторожно меняет черты, обернется и вдруг удавом сделается, а после выследит с лицом милого друга, хоть на руки бери и целуй. Наверное, что-то ценил во мне. Проектируя пространство вокруг себя, придумывал его для тех, кто не ведал о сложенных для них обстоятельствах – так он привязывал к себе, кидал дорогостоящую высоту и ненавидел лживые слезы. Интеллектуал, тянул за собой необычный шлейф, что весьма интересен. Интересна его работа для тех, кто хитро сидит в стороне и за всем наблюдает. Опасно быть не способным, опасно далеко не ходить. Все поджидали и всех поджидали. Шуга осторожно дошел до середины Гоголевского бульвара и, внезапно обернувшись, в смятении остановился. Ожидая, закинул голову, отчего неожиданно чертыхнулся. Узрел в плотности ветвей дерева свою свободу, и захотел вдруг стать подобным прощанием Дафны и не носить на себе ни ногтей, ни отпечаток рук. «Желаю вместо рук носить цветы, листву, набухшие почки. Непрерывно терять себя в закат сезона по крупицам, при этом не рассыпаться на трости, карандаши, палочки для пищи, старомодную палитру, подоконник, стол, бессмысленную доску, коробочку для сигар, а главное, не дай Боже мольбертом обернуться. Я – мольберт. Лучше уж Альберт, и непременно физический, знающий толк в квантах, трениях, кристаллах. Жить в парке на аллеях рядом с беленькой скамьей, неподвижно сохранять основу своей категории, цельность корня, ветровой смехотвории. И кто знает, возможно, даже прогнуться под истерией гроз, потеряв самую худшую ветвь, при этом никого не убив, никого не поранив, и снова порождать возможность должного развития. Хотя, о чем я здесь толкую? Помнишь, как через три столетия к тебе вплотную подошел удивительно непьяный мужик, равнодушно сделав из тебя пенек, посредством топора, пилы, пота, мата, затраченного времени. А уже после, когда ты отпустил память своей отрывной половины, навечно сконцентрировавшись в области корней, – тебя посетила тоскливая мечтания. Белая скамейка исчезла, дорога, пролегающая в тень аллеи забылась в миру, время сотворило вокруг твоего бытия глубину чащи, ты стал влажным, заросшим с трещинами в темноте. Изредка мечтая, чтобы на тебе непременно отдохнули. Желательно усталая красная шапочка, белый заяц, медведь с гармошкой, лохматый сторож, дырявая невеста, улитка виноградная, и человек в песочном костюме… Ну, где же ты? Где? Зачем звонил? Подлец. Кто ты? Зачем вытащил меня в столь ранний час? Чего хотел? Чего хотели? Шуга взглянул на часы, обнаружив более чем восемь. Секундная стрелка сползала по небесному циферблату, перебираясь на сторону запада, а далее вновь поднималась к точке отчета. Удивился, засматриваясь на безразличных прохожих. Временные облики. Так и никто не появился. Он держался одного – песочный костюм, но средь идущих на него людей не наблюдалось подобных примет. „Заговор“, – мелькнуло внутри него, и он ощутил упадок сил, словно потерял дорогое себе. Это заговор! Я должен бежать, никто не придет, я должен бежать. Куда? Домой, мне нужно домой! Кто-то решился вытащить меня из дома. Зачем? Заговор. Пока я здесь, они свободно проникли в мое жилище. Нет, они что-то придумали. Они что-то придумали против меня! Никто не знал, о назначенной мне встрече. Никто. Заговор». Шуга вертелся, терзаясь в своих размышлениях, через секунды все то, что его окружало, приобрело движение. Он сорвался с места, предаваясь бегу, уничтожаясь все дальше к противоположности бульвара. Стачиваясь во времени, все ближе к проезжей части, все ближе к многообразию ходов.
Шуга взбежал на ступеньки, ища в скрытном кармане ключи, прощался с терпением, а главное, были истрачены силы. И это прожитое им утро не принесло ему должного открытия, теперь он двигался, медленно поглощаясь отдышкой, и, подойдя к замку, не обнаружил явственных отличий. Сахарный уверенно открыл дверь, напрашиваясь все быстрее вовнутрь квартиры.
– Алло, Мансарда, – воображал он в пустоту, сбивчиво набирая повторно номер. Гудки не прекращались, и он снова задал цифры, но уже другие. «Добрый день, я бы хотел переговорить с Фотографом… Это его жена? Бывшая или… Уехали из страны? Надолго ли? Оставил ли он номер? Ничего… А он вообще вернется? Алло? Креветка, почему не берешь трубку? Зима давно кончилась, а ты по-прежнему прячешься! Верни мой чемодан, скотина!». «Алло, я бы хотел бы переговорить с Генриеттой Изо льда? Невозможно? Ах, она в отъезде… Переводит? „Бледные бабочки на ярком“… Что-что? И когда она планирует свое потрясающее возвращение? В год дракона… Алло? Алло, я бы хотел переговорить с господином Педантом? Позвольте, но я из редакции, мы договаривались с ним в отношении встречи». «Сожалею, но Педант погиб при трагичных обстоятельствах, больше я не могу вам ничего сказать…». Выскальзывает трубка, но он все же удерживает ее, в бок, упираясь рукой. «Сахарница… чтоб ее», – задумается Шуга, сидя в своей коридорной. «Вроде бы все, как и всегда, я проверил, вроде бы и никого и не было. Тогда зачем все это? И надолго ли все попрятались? Модные тараканы! Педант мертв, действительно мертв? Весьма непривычное значенье».
