Энн Райс - Мэйфейрские ведьмы
И прямо у меня на глазах фигура вдруг обрела плотность и стала более явственной – наконец-то я смог разглядеть конкретные черты лица и другие детали. Тонкий нос, темные глаза, та же самая одежда, что была на нем много лет назад, в Шотландии, когда я на секунду увидел его: короткая кожаная куртка, грубые штаны, домотканая рубаха с широкими рукавами.
По мере того как я все это рассматривал, нос его, казалось, вырисовывался все отчетливее, темные глаза становились ярче и живее, а кожа, из которой была сшита куртка, все больше походила на кожу.
– Кто ты, призрак? – спросил я. – Назови свое истинное имя – не то, каким наградила тебя моя Дебора.
Его лицо исказила страшная горькая гримаса, но нет – иллюзия начала таять, воздух наполнился плачем, ужасной беззвучной жалобой. И вдруг фигура растворилась.
– Вернись, призрак! – закричал я. – Или лучше, если любишь Шарлотту, уходи прочь! Возвращайся в хаос, откуда ты пришел, и оставь мою Шарлотту в покое.
И я мог бы поклясться, что это существо снова заговорило, шепотом произнеся:
– Я терпелив, Петир ван Абель. И умею предвидеть далекое будущее. Я буду пить вино и есть мясо, я буду по-прежнему ощущать тепло женщины даже тогда, когда от тебя не останется и костей.
– Вернись! – вскричал я. – Объясни, что это значит! Я видел тебя, Лэшер, так же ясно, как видят ведьмы, и я могу сделать тебя сильным.
Но в ответ – только тишина. Я упал на подушку, понимая, что это был самый мощный призрак из всех, каких я до этого встречал. До сих пор ни один из них не был таким сильным и так явственно видимым. И слова, произнесенные этим дьяволом, не имели никакого отношения к повелению ведьмы.
Как мне не хватало в ту минуту моих книг! Ах, если бы они оказались тогда под рукой!
И снова перед моим мысленным взором возник каменный круг в Доннелейте. Уверяю тебя, призрак появился в том месте не без причины! Это не просто коварный демон. И не Ариэль, готовый повиноваться волшебной палочке Просперо!{8} Я был столь взбудоражен, что вновь прибегнул к помощи вина в надежде, что оно притупит мою боль.
Вот так, Стефан, прошел мой первый день плена и несчастий.
Я досконально изучил свое небольшое жилище. Столь же подробно пришлось исследовать и утес, с которого ни одна тропа не спускалась к берегу. Будь у меня в распоряжении даже морской канат, закрепленный на балюстраде, я не сумел бы спуститься с такой крутизны.
Но позволь мне продолжить.
Шарлотта явилась ко мне где-то около полудня. Увидев вошедших вместе с ней двух горничных-мулаток, я понял, что они отнюдь не были плодом моего воображения, и в холодном молчании следил, как они расставляют по комнате свежие цветы. Женщины принесли мою рубаху, выстиранную и выглаженную, а с ней и другую одежду из более легких тканей, более подходящих для климата этих мест. А еще они доставили большую бадью, протащив ее, словно лодку, по песку под неусыпной охраной двух мускулистых рабов – на тот случай, если бы мне вздумалось бежать.
Наполнив бадью горячей водой, они сказали, что я могу выкупаться, когда пожелаю.
Я воспользовался предоставленной возможностью, надеясь, наверное, смыть с себя грехи, а затем, когда меня одели в чистое и аккуратно подстригли бороду и усы, сел за стол и слегка подкрепился, не поднимая при этом глаз на Шарлотту, которая одна осталась со мной в комнате.
Наконец, отставив в сторону тарелку, я поинтересовался:
– И как долго ты намерена держать меня здесь?
– Пока не удостоверюсь, что зачала от тебя ребенка, – ответила Шарлотта. – Первые признаки могут проявиться совсем скоро.
– Что ж, у тебя была такая возможность, – ответил я, но, не успев даже договорить, снова оказался во власти вожделения прошлой ночи, и перед моим мысленным взором предстала картина, будто я разрываю на ней красивое шелковое платье, высвобождаю ее груди, яростно припадаю к ним и начинаю сосать как младенец. Снова у меня возникла восхитительная мысль, что она распутна и поэтому я могу делать с ней все, что пожелаю, и что я воспользуюсь первой подвернувшейся возможностью насладиться ею.
Шарлотта поняла. Нет сомнений, она прочла мои мысли, ибо подошла совсем близко и, пристально глядя мне в глаза, уселась ко мне на колени. Почти невесомая, сладостная ноша.
– Порви на мне шелк, если желаешь, – сказала она. – Тебе отсюда не выбраться. Поэтому делай в своей тюрьме все, что можешь.
Я потянулся к ее горлу и тут же полетел на пол. Кресло перевернулось. Только это сделала не Шарлотта – она лишь отступила в сторону, чтобы не пострадать.
– А, значит, он здесь, – вздохнул я. Я не видел его, но, приглядевшись, заметил какое-то пятно в воздухе над собой, которое постепенно расползалось, становясь все прозрачнее, и в конце концов совершенно рассеялось. – Прими же мужской облик, как было сегодня утром! – потребовал я. – Поговори со мной еще раз, ничтожный призрак, маленький трус!
Все серебро в комнате задребезжало. Москитная сетка всколыхнулась крупными волнами. Я расхохотался.
– Глупый дьяволенок, – сказал я, поднимаясь с пола и отряхивая одежду. Это существо ударило меня снова, но я схватился за спинку кресла и устоял. – Подлый дьяволенок, – сказал я, – и к тому же трус.
Шарлотта наблюдала за происходящим в полном изумлении. Не могу сказать, что выражало ее лицо – то ли подозрительность, то ли страх. Потом она что-то едва слышно прошептала, и я увидел, как всколыхнулась прозрачная занавеска на окне, – похоже, существо вылетело из комнаты. Мы остались вдвоем.
Шарлотта отвернулась от меня, но я успел заметить, что щеки ее горят, а глаза полны слез. Какой хрупкой и ранимой казалась она в ту минуту. Я возненавидел себя за вожделение к ней.
– Надеюсь, ты не винишь меня в том, что я пытался отомстить? – вежливо поинтересовался я. – Ведь ты удерживаешь меня здесь против моей воли.
– Не вздумай опять бросать ему вызов, – со страхом произнесла Шарлотта дрожащими губами. – Я не хочу, чтобы он причинил тебе боль.
– А разве всесильная ведьма не может обуздать его? Она припала к кроватному столбику, опустила голову и выглядела совершенно потерянной. И такой очаровательной! Такой обольстительной! Даже не будь она ведьмой, колдовских чар у нее и без того хватало.
– Ты хочешь меня, – тихо сказала она, – так возьми. И то, что я сейчас скажу, возбудит тебя гораздо сильнее, чем любое зелье, каким я могу тебя напоить.
Она подняла голову, и я увидел, что губы ее трясутся, словно она вот-вот расплачется.
– Ты о чем? – спросил я.
– О том, что я тебя тоже хочу. Я считаю тебя красивым. И когда лежу подле Антуана, мое тело тоскует по тебе.
– Это твое несчастье, дочь, – холодно произнес я, однако безразличие мое было, конечно же, наигранным.
