Замок Отранто и другие истории - Уолпол Хорас (Гораций)

Богиню Киприду вовсе не радовали многочисленные жертвоприношения Орондата на ее алтари – ей не давало покоя его никем не занятое сердце. На другом берегу канала, напротив дворца Гримальди, располагался монастырь кармелиток, настоятельница которого держала у себя молодую африканскую рабыню несравненной красоты. Звали ее Азора, и была она годом моложе Орондата. Агат и черный нефрит не могли тягаться с Азорой ни глубиной, ни блеском. Никогда еще не рождалась в Африке столь безупречная особа; впрочем, и Европа могла похвастаться одним-единственным Орондатом.

Синьора Гримальди хоть и без особого рвения, но чтила религиозные обряды. А поскольку игра в карты согревала ей душу куда больше, чем молитвы, она старалась не тратить на мессы много времени, дабы поскорее вернуться к картам. Таким образом, монастырским литургиям она предпочитала церковь, которую от дворца отделял лишь небольшой мостик. Настоятельнице кармелиток это, понятно, не нравилось. Однако, будучи дамами благовоспитанными и не имея повода для выражения явной неприязни, они неизменно обменивались реверансами, холодность которых каждая оправдывала поглощенностью мессой, хотя синьора Гримальди едва слушала священника, а монахиня занималась лишь тем, что с негодованием следила за невниманием синьоры.

Совсем иначе вели себя Орондат и Азора, постоянно сопровождавшие на мессу своих матрон. С первого взгляда в груди обоих воспылал огонь. Для Орондата во всей Венеции больше не существовало других красавиц, а Азоре открылось, что на свете есть создания прекраснее кармелитских монахинь.

Затворничество настоятельницы и взаимная неприязнь между дамами, особенно искренняя со стороны монахини, лишали влюбленных всякой надежды. Азора мрачнела, все больше впадая в хандру и уныние, а Орондат с каждым днем становился враждебнее и непокладистее. Заметно ослабела даже его нежная привязанность к своей благодетельнице. Он сопровождал ее повсюду с неохотой, за исключением церкви – тут он часто опережал госпожу и с нетерпением ждал на ступеньках у еще закрытых дверей. Синьора Гримальди, однако, не отличалась проницательностью. Привыкшая по большей части потакать своим капризам, она давала волю и чужим; и хотя благие помыслы у нее случались редко, она не отказывалась помочь и за игрой всегда благосклонно отзывалась об обездоленных, особенно если карта ей шла.

Не исключено, что синьора Гримальди никогда и не заметила бы страданий Орондата, если бы не подсказка завистливой прислуги. Служанка – как это бывает, из самых добрых побуждений – не преминула заметить, как чудесно все складывается: поскольку госпожа уже в летах и, разумеется, не собирается обеспечивать будущее создания, приобретенного на рынке, – нет ничего лучше, как поженить влюбленных и поселить их в каком-нибудь удаленном поместье.

По счастью, синьора Гримальди имела склонность во всем видеть добрые побуждения и не предполагать дурных. Не узрев в словах прислуги подвоха, она с восторгом отнеслась к идее женитьбы – тем более по любви, что всячески поддерживала и чему способствовала по мере своих сил. Будучи сама покладистой по натуре, она не ожидала никаких возражений. Поэтому, не узнав у Орондата о его намерениях, не учтя их с госпожой Капелло принадлежность к разным партиям, не предусмотрев варианты на случай отказа, она немедля написала настоятельнице, предлагая поженить Орондата и Азору.

Когда послание прибыло, Азора находилась в покоях госпожи Капелло. Вся ярость, на которую способно самолюбие уязвленной собственницы, вся сдерживаемая жестокость святоши, вся желчь и ханжеская злость, которая переполняет лицемера, когда речь заходит о чувственных удовольствиях других, обрушились на беззащитную Азору – а та никак не могла взять в толк, что же такое говорится о ней в письме. Ей пришлось выслушать все упреки и обвинения, которыми монахиня окатила бы синьору Гримальди с головы до ног, если бы только позволили ее воспитание и положение. Безосновательные угрозы мщения сыпались непрерывным потоком, а поскольку никто в монастыре не смел перечить настоятельнице, та тешила свои гнев и любовь к пустословию нескончаемыми тавтологиями.

В итоге Азору заперли на замок и посадили на хлеб и воду, дабы исцелить от любовной горячки. В адрес синьоры Гримальди было написано и порвано двадцать писем: ни одно не выражало в полной мере должного негодования – текст выходил скорее многословным, нежели убедительным. В конце концов написать ответ поручили духовнику оскорбленной монахини. Тот настоял на придании письму богословского тона, однако вместо этого ему велели напичкать текст шуточками в отношении древности происхождения рода Гримальди и кучей сомнительных намеков на вульгарные истории, которые партия гибеллинов ревностно собирала для нападок на гвельфов. В наиболее вменяемой части послания сообщалось о пожизненном приговоре целомудрия для Азоры, причем и там не обошлось без насмешек по поводу распутства Орондата, коего по всем правилам вдове следовало бы давно вышвырнуть из дома.

Не успела госпожа Капелло собственноручно подписать сие разгромное послание и вручить его духовнику для доставки, как в покои, запыхавшись, вбежала привратница и объявила досточтимому собранию, что у Азоры из-за криков и угроз настоятельницы случились схватки, и она преждевременно разродилась четырьмя щенками, ибо – да будет известно потомкам – Орондат был итальянской гончей, а Азора – черным спаниелем.

Сказка VII

Птичье гнездо

Гюзельма, владычица Серендипа, отдыхая на ложе из крыльев бабочек в Павильоне ароматов, услышала Голос, что является лишь во Сне: «Взгляни! Взгляни!» Не открывая очей, она повернула голову и в нескольких шагах за Окном увидала прозрачное розовое дерево – на его ветвях висели гроздья из белых фарфоровых чашек и соусниц, а исходящий от них аромат был подобен дыханию Гурий.

На одной из веток примостилось птичье гнездо, свитое из лоскутков английских и бельгийских кружев. Сгорая от нетерпения увидеть содержимое Гнезда, Гюзельма вскарабкалась на дерево, не шевельнувшись на ложе, и при этом задела лежащий под гнездом флажолет, который в тот же миг пропел начало итальянской арии «Vita dell’ alma mia». Владычица не могла наслушаться мелодией из серебряных звуков, как вдруг на соседней ветке распустился огромный бутон и обернулся зеркалом в Форме сердца, в котором Она с волнением увидала себя в тысячу раз красивее, чем в жизни, – а была Она прекраснее Азрузы, любимой Наложницы Соломона. Приняв сей чудесный цветок за дар Небес, Она подумала, что нет греха страшнее, чем перестать в него смотреться, и, приняв самую что ни на есть томную позу, порешила навсегда в ней и остаться.^[20]

Не успела Гюзельма прийти к сему мудрому решению, как услышала под собой свирепое клацанье зубов и другие зловещие звуки. Опустив очи долу, Она узрела громадного Пунцового Павиана не менее десяти футов росту и внезапно осознала, что находится высоко на дереве, открытом всем ветрам, под которым расхаживает Павиан и жадно разглядывает ее подвески, расшитые глазами горлицы и создающие под сенью одежд интимный полумрак.

Никогда еще ее Величество не оказывалась в более неприятной Ситуации. Вскарабкайся Она выше – и положение станет куда более шатким, а соскочи вниз – подвергнет себя еще пущей Опасности. Что же оставалось делать? Только то, что всякая женщина делает в отчаянном положении, – то есть ничего. Упрекнуть себя ей было не в чем – так распорядилась Судьба, а Судьба ей неподвластна. Посему Владычица Серендипа решила не участвовать в том, чему не миновать, и забыть о Павиане. Однако поскольку Долг каждого – всеми силами убедить нежеланного претендента в бесплодности притязаний, и поскольку лучший способ выбросить из головы даже неугодного Ухажера – это сосредоточиться на себе, Гюзельма с удвоенным усердием принялась разглядывать собственное отражение в чудесном зеркале. Увы! – найти идеальную Позу больше не удавалось. Владычица так усердно вертелась, что Павиан, будучи прирожденным имитатором, не мог удержаться и начал ей подражать, чем так рассмешил всех птиц в лесу, что те зарыдали.