Юрий Косоломов - ХОДЫНКА
- И, наконец, почему казаков нет с другой стороны буфетов... - продолжил капитан, тактично отворачиваясь от Бера к полю. Он хлопком ладони размазал по своей шее комара, и вполголоса закончил: - Туда пройти уже не легче, чем через угольное ушко.
- Но что же делать? - прошептал Бер. - Вы не знаете?
- Если что-то и можно сделать, я не знаю, что.
* * *Капитан Львович был не совсем прав, либо не говорил всё, что знал.
Как раз во время его беседы с Бером рота поручика Соколова, продвигавшаяся к шоссе вдоль главной линии буфетов, остановилась. Полицейский Будберг его роту так и не получил - подоспел батальон 8-го Московского гренадерского полка под командованием подполковника Подъяпольского, и рота Соколова поступила в его распоряжение.
Когда батальон Подъяпольского подошел к пивным сараям, к самому дальнему от шоссе углу гулянья, то по коридору между буфетами и толпой, гудевший подобно расстроенному органу, солдат повели колонной по девять человек. Сейчас же, не дойдя до угла саженей двести, солдаты едва пробирались вперед цепочкой по одному, вслед за подполковником, сидевшим на лошади. Наконец, Подъяпольскому стало понятно, что дальше двигаться невозможно. Он свернул в проход между буфетами и выехал на гулянье. Соколов последовал за ним.
- Из лагеря мы вышли в два двадцать, стало быть, сейчас около трех - прокричал, перекрывая гул толпы, Подъяпольский. - Они рехнулись, что ли - в девять подарки раздавать?
- В десять, Александр Васильевич - сказал Соколов.
- А? - нагнулся к нему с лошади Подъяпольский.
- В десять. В десять раздача начнется.
- Какая разница! - махнул рукой Подъяпольский. - Тут и за шесть-то часов народ сам себя в паштет перетрёт! Предлагайте диспозицию.
- Что я могу предложить? Подарки мы ведь раздать не можем? И потом, начни их раздавать - задние ряды тут же бросятся вперед. Друг друга подавят, несомненно. Стало быть, надо хотя бы задние ряды еще назад отодвинуть.
Из глубин толпы донесся женский крик, следом другой.
- Вы что, нас всех тут передавить хотите? - совсем рядом прокричал хриплый, будто надорванный криком, голос.
- Полиция! Да где ж она, полиция?! - завелась какая-то баба.
- Поручик, берите взвод, идите в толпу - крикнул Подъяпольский. - Как дойдете до оврага, поворачивайте и шеренгой вдоль него растянитесь. Попробуйте оттуда осадить, может, подадутся. Но если сможете, попробуйте все же овраг перейти и на той стороне начать.
- Слушаюсь.
Через проход между буфетами поручик Соколов снова вышел к толпе и огляделся.
Первые ряды стояли на удивление тихо и смирно, хотя люди - это, судя по лаптям, и котомкам, были крестьяне, пришедшие еще сутки назад - были утомлены до того, что лицами походили на великомучеников. Время от времени они покачивались, потому что до них доходили волны из глубин толпы, и тогда начинали переминаться с ноги на ногу. При этом они, возможно, даже незаметно для самих себя, подступали все ближе - на вершок... на другой.
Господи, Твоя воля, сколько же упрямой, раскольничьей веры было в их глазах, ставших по-детски огромными, и в упрямых складках лиц! Знай они, какие подачки им приготовили, самые бедные и голодные не стали бы ждать! Нет, не стали бы! И даже за богатство вряд ли они пошли бы на такие страдания. Почему же они стояли? Неужто так крепка была их вера в царя, в его милость и готовность поделиться своим богатством?! На чем же она могла быть основана, Господи? Неужто и сами верят в те сказки, что рассказывают детям? Верят, что царь, в котором русской крови - тысячные доли, им батюшка? Что этот женатый на немке юнец, не знавший голода, холода, даже жесткой постели, может понять нужду, которая только одна и наполняла жизнь каждого из них от рождения до самой смерти?
- Петровский!
- Я тут, вашблагороть!
Лицо Петровского - самого высокого унтера в полку, а может, и во всей армии - уже приняло отпечаток общего выражения, лежавшего на толпе.
- Ружья за спину! Взяться всем за руки! Как в хороводе, ну! Не трусь, ребята! За мной шагом марш!
С первой же попытки войти в толпу поручик Соколов понял, что миндальничать ему не придется. По совести и чести, первым препятствием надо было бы избрать что-нибудь потверже - скажем, каких-нибудь трех-четырех молодцев в одинаковых праздничных рубахах, которые возвышались над толпой, стоя рядом. Таких хватало. Здравый же смысл говорил, что протиснуться будет легче там, где стоит народ помельче. Пока поручик колебался, старуха на кромке толпы, обнимавшая двух мальчиков, отвела чуть вперед и в сторону внука, стоявшего справа, и глазами показала поручику на его место.
Поручик стиснул зубы и, выдвинув правое плечо, вторгся в эту щель. Тут же, на ходу, он успел извернуться и поменять правое плечо на левое - так, чтобы соприкосновения с толпой не задирали борт кителя, испытывая прочность пуговиц, а, наоборот, прижимали его к торсу; этот же прием позволил и держать за спиной кобуру с револьвером.
Первые ряды поручик прошел сравнительно легко. Дальше толпа с каждым шагом становилась все плотнее - здесь людям подвинуться было уже совершенно некуда, несмотря на их явное желание пропустить военных, пришедших навести порядок. Поручик старался не смотреть в лица тех, среди кого приходилось прокладывать путь для себя и своих солдат - усилия ему приходилось совершать такие, будто он голыми руками делал подкоп. И он делал этот подкоп, нещадно разгребая, сминая, отпихивая на своем пути как мускулистую, так и мягкую, покрытую ситцами живую плоть, издающую то крик, то стон.
Гораздо хуже тесноты было другое обстоятельство. Чем глубже поручик и его взвод уходили в толпу, тем страшнее становился запах, от нее исходивший. Ветер, как нарочно, к этому рассветному часу совершенно прекратился, и зловонный туман, прежде худо-бедно расходившийся, достигал здесь плотности банного пара - сказывалась близость оврага, низины. Из-за тумана лица встречных невозможно было различить уже на расстоянии в два шага. И хотя поручик не мог видеть этот туман или пар со стороны, он мог бы поклясться, что испарения имеют желто-коричневый цвет или оттенок - об этом свидетельствовал их запах. К смраду подмешивался дым костров, разложенных по всему полю, но толком не потушенных.
Одежды встречных пахли под стать туману - мокрые, отдающие ситценабивной фабрикой, лампадным маслом, капустой всех видов приготовления и поедания, потом, всеми другими выделениями мужского и женского организмов. Господи! Господи! Каким же скотом надо себя чувствовать, чтобы добровольно, подчиняясь одному только пастушьему рожку, даже его отзвукам, и даже не рожку, а повадке соседа, прийти сюда и стоять вот так уже почти сутки! Это же не люди! Это... это...
