Наталья Иртенина - Зов лабиринта
Ну конечно! Ди осенило. Болванчики! Вернее, болванки. Всего лишь заготовки, из которых только рукою мастера может быть создано что-то стоящее, со своим лицом, со своей индивидуальностью. Но как раз этого-то они и лишены! Мастер забыл о них, и вот они пылятся на складе, отлеживают бока и чахнут в простодушной уверенности, что они – само совершенство. Благие небеса! Да ведь они тщеславятся своей невоплощенностью, эти безликие, самодовольные души. Нет – душонки. Вечные неродившиеся младенцы. А мастер-то кто?
Ответ пришел сам собой: жизнь во плоти. Обычная, грешная, земная.
Так, озаряясь догадками, Ди все глубже погружалась в стену дома – мягкую, податливую, как тесто на дрожжах, – пока наконец не сообразила, что домик ее сейчас просто скушает. Не насмерть, конечно, но все равно неприятно. Паническим рывком она выдралась из стены – с виду стена как стена, не скажешь, что голодная, а вот поди ж ты… прямо монстр какой-то. Огляделась, поискав Уйа, – бесполезно. Тот, наверное, уже и забыл о ней. Окруженная толпой одинаковых созданий с потешными именами Ди чувствовала себя одиноко. Отовсюду слышались приветственные кличи: «Это ты, Уау?», «Мое почтение, дражайший Иай», «Как поживаете, Ойа?». «Здорово, Эйо! Иди сюда, будем составлять петицию Совету об отставке судьи Йеа, ты заметил, что этот бездельник пропустил пас рукой и явную подножку?…» Переминаясь с ноги на ногу, она жалась на углу домика и не знала, куда идти. Всеобщее оживление ее нисколечко не трогало. В этом городе, среди его обитателей, ей совершенно нечего было искать, не на что претендовать, здесь явно не могло быть того, что ей нужно.
Попытаться вернуться?
Пустое. Она не может вернуться, пока… Пока что?…
Ди принялась суетливо перебирать подробности предыдущих своих «опытов инобытия». Выходило так, что возвращения ей не видать как собственных, оставшихся, кстати, где-то далеко отсюда, родимых ушей, пока она снова не влипнет в какую-нибудь историю. Пока не произойдет то, ради чего вообще все это с ней происходит.
«Опыт инобытия». Вот именно – опыт. И пока она не приобретет его, обо всем остальном можно забыть.
Ди с тоской взирала на кучки аборигенов, прислушивалась. Светские беседы – детский лепет – декадентская изнеженность – туповатая непосредственность. Жуткая инфантильность. Здесь даже мало-мальских приключений на свою голову не накличешь. Какой уж тут опыт.
Разве что с Прыгучей Башни сигануть.
Или ввязаться в тяжбу, венчающуюся судебным турниром?
Совершить покушение на святыню – Большую Амбарную Книгу?
Залезть на общественную трибуну с проповедью Воплощения?
Какую личину примерить на этот раз?
Но тут ее размышления прервало нестройное многоголосое вопияние, шедшее откуда-то со стороны, из-за домов. Вопли быстро приближались. Создавалось впечатление надвигающейся толпы. В первый миг Ди с беспокойством подумала о футбольных фанатах. Что бы там ни плел Уйа о тонкостях здешней судейской политики, фанаты – они и в поднебесье фанаты. На состояние здоровья случайных прохожих мало влияет – выиграла их команда или продула.
Но она ошиблась. Вот появились первые голосящие беглецы, авангард орущей позади толпы, и Ди угадала в их завывании страх.
Налетевший перепуганный вихрь вновь закружил аборигенов в водовороте – только на этот раз вместо веселого оживления сеялась самая настоящая паника.
Души с одинаково перекошенными физиономиями заметались по улице, налетая друг на дружку, стеная и визжа.
«Они к тому же безумны, – немного удивленно подумала Ди. – Массовый припадок. Может, поэтому у них волос не осталось – рвут их в помутнении рассудка?»
Поочередно, один за другим, в нее врезались два ревущих в страшном испуге создания. Первый отскочил, как мячик, второго Ди успела перехватить. Крепко сжала его тонкую лапку, дернула к себе и заорала:
– Что происходит? Отчего все сбесились?
Но тот лишь трясся, зажмурив глазенки, и нечленораздельно блеял. Ди схватила его за плечи и безжалостно тряханула.
– Если не будешь отвечать, я тебя сейчас съем.
Необычность угрозы подействовала – абориген раскрыл глазки и непонимающе вытаращился на «душеядицу».
– Как тебя зовут? – спросила Ди.
– Й… й… а, – только и всхлипнул несчастный.
– Как? – новая встряска.
– Йаа, – доложил абориген чуть окрепшим голоском.
– Вот и ладушки. А теперь скажи мне, Йаа, что за бедлам вы тут устроили.
Йаа сделал робкую попытку освободиться, но пальцы Ди, хоть и лишенные плоти, вцепились в него намертво.
– Да ведь Злодей… Убивец… Ниспровергатель… – пролепетал он и вдруг перешел на трагический шепот: – Еще одна жертва! Пропал без вести. Уже двадцать третий!.. Я боюсь. Мы все боимся. Ты разве не боишься? Да отпусти же меня, что ты прицепилась… – Теперь он немного осмелел.
Но Ди только крепче сжала почти детские плечики.
– Ну уж нет. Не отпущу, пока не расскажешь, чего я должна бояться. Ну?
– Ты что, не знаешь? – Йаа недоверчиво уставился на нее.
– Еще один глупый вопрос, и я отдам тебя Убивцу. – Ди уже начинала терять терпение.
Йаа присел от страха, вжал голову и плаксиво запищал:
– Не надо, не надо, не надо, я боюсь, пожалуйста, не надо меня Убивцу, я хороший, я не хочу воплощаться, не хочу человеком, они плохие, они грязные, нет, нет, не хочу, нет, нет, нет, нет…
Ди поняла, что перестаралась – несчастного трусишку перекорежило от небывалого ужаса и вдобавок заклинило. Но отступать было поздно. В его невнятном полуобморочном лепете проскочила страшно интересная вещь. Ди намеревалась вытрясти из этого птенца все до капли. Еще раз встряхнув его хорошенько и навесив пару почти невесомых оплеух, чтобы привести в чувство и здравое разумение, она доверительно сообщила:
– Прямо сейчас Убивца не будет, это я тебе обещаю. Но если через минуту я не буду знать подробностей, пеняй на себя. Станешь двадцать четвертым. Ясно? – не удержавшись, рявкнула она для большей убедительности.
Йаа судорожно закивал головой. Конечно, ясно, чего же тут неясного: расправа откладывается, и даже как будто есть шанс спасти свою бесплотную шкурку от обрастания этой преужасной плотью. И пусть не через минуту, а через добрых пятнадцать Ди ознакомилась с печальной повестью, наводившей лютый трепет на жителей затерянного в поднебесной глуши города.
Ибо что может быть печальнее и драматичнее истории о заблудшей душе, вставшей на путь зла? Душе, презревшей горние высоты духа и в гримасе маниакальной одержимости силою повергающей своих собратьев и сестер в ничтожество грубой телесной жизни?
Вот что Ди удалось выяснить. С некоторых пор город стал ареной бесчинств Злодея. Никто его, конечно, не видел – кроме, может быть, тех бедолаг, что стали его жертвами. Только их теперь уже ни о чем не спросишь – они далеко, очень далеко – в другой жизни, скоротечной, преходящей, полной тревог, томлений и страданий, словом, те несчастливые души теперь коротают век во плоти.
