Ирек Грин - Дневник дьявола
— Я заплачу вам двадцать тысяч долларов, если вы отведете нас туда и я смогу сделать снимок, — очень тихо проговорил Фишман, а я принялся нахально и с большим удовольствием чесаться.
Они даже не совещались. В свете газовой лампы было видно, как в их глазах заиграли золотисто-зеленые искры. Француз выбежал, чтобы привести женщину, — нам нужен был проводник. Боно приказал известить остальные группы наемников, чтобы те, оставаясь в укрытии, продолжали наблюдать за значительными силами противника и не нарушали тишину в радиоэфире. Мы вышли на рассвете. Проводником была женщина, которая разоткровенничалась с нами после одного мощного удара кулака.
Мы уходим во тьму, словно в поисках источника света. Как будто направляемся к ядру Земли. Впереди и сзади — крепкие парни. Кажется, мы идем уже несколько часов. Все сосредоточенны, общаемся между собой при помощи жестов. Ребята, играющие в войну, которым кто-то предложил встретиться с настоящим колдуном. Не правда ли, господин Фишман пишет все лучше и лучше?
Черные повалили отовсюду. Даже из-под листьев и лиан. Их было человек триста или даже больше. На самом деле, около двадцати. Одетые в тряпье, которое только можно было найти в буше и на свалках вокруг большого города. У одного на голове был даже цилиндр. Они были отменно вооружены, и Эктор — опытный командир — решил не доводить дело до открытого противостояния. Он объяснил цель нашего визита одному негру, все время указывая на нас с Фишманом. Они окружили наш отряд и куда-то повели. Оружие осталось при нас. Должно быть, кого-то послали вперед, потому что в деревне, окруженной частоколом, нашу группу уже ждали. На главной площади собрались люди. Только мужчины. Много мальчиков. Впереди вождь, в украшениях из разноцветных перьев попугаев. Улыбающийся, сердечный, ну просто славный малый из Гарлема!
— Боже мой, — прошептал французик, — мы словно совершили путешествие во времени!
В соответствии с правилами этикета, вождь в знак приветствия на английский манер пожал нам руки, не сводя взгляда с Фишмана. Он что-то крикнул своим людям, и через минуту ему принесли старый номер «Ньюсвика». Тот самый, с портретом Адриана на обложке. Точнее, с половиной портрета. Вторая половина принадлежала демону с рисунка Элифаса Леви [51], тому, похожему на козла, помните? Вероятно, это был номер с тибетскими фотографиями, на которых Фишман запечатлел казнь схваченных китайцами странствующих монахов. Так мне кажется. Во всяком случае, негр убедился в том, кто мы, и даже глупо пошутил, что тот козел — это я.
На миг мне показалось, что они падут передо мной ниц, словно перед Тем, пришествие которого было предсказано. Точно! Вождь разрешил нам снимать, так как оказался человеком просвещенным. Однако перед этим его люди разоружили наемников, объяснив, что во время обряда нельзя иметь при себе оружие. — Я же вам говорил! — надрывался австралиец. — Такой обряд существует. Он сожрет своих детей. Я говорил! Потом они увели солдат, чтобы те могли совершить омовение перед церемонией . Где-то за деревней Эктора и его спутников пустили в расход, и представление началось. Когда на площадь вышло четверо обнаженных детей — девочка нескольких лет от роду, двое мальчиков-близнецов лет десяти и самый старший, задумчивый подросток, — Фишман как будто повеселел (ясное дело, как-никак двадцать кусков сэкономил!). Я не боялся увидеть, как будут съедены дети. Впервые в жизни меня не преследовали удушающие видения. Я повторял: так надо, так надо, это их мир, их жизнь. Это ведь не война с ее бессмысленными юными жертвами, а всего лишь традиция — старая как мир, почитаемая, несмотря на боль, которую она приносит. Жертва во имя дальнейшего существования племени и благоденствия всех последующих поколений. Верно, Адриан, вот он — символ значимости твоей работы. Я рад, что ты даже не сомневаешься.
И он остался тверд — до конца. Хотя на самом деле никто никого не ел, просто самый старший взял из рук отца пистолет и по очереди (дам пропускаем вперед) выстрелил остальным в затылок. Фишман фотографировал как одержимый, ловя каждое движение подростка. Снимков было множество. Он так увлекся, что я слышал, как он вторит возгласу, которым толпа сопровождала каждый выстрел. Моя кожа невыносимо чесалась, почти так же, как сейчас. Мне показалось, что Фишман лишился рассудка, когда, после нашего возвращения в Берлин, счастливый, он показывал мне на одном из снимков что-то якобы напоминающее душу. Я не хочу описывать те фотографии, потому что это уже ничего не изменит. Девочка уже лежит. Ее брат оседает на землю. Я снимаю сбоку. Превосходный кадр, потому что последний еще стоит на коленях, и вся троица выглядит как один человек, в замедленном темпе падающий на землю. Наследник неподвижен, он едва заметно шевелит рукой, целясь в каждого по очереди. Он убивает одним прикосновением. И душа, взмывающая ввысь после того, как тот, посередине, упал. Серая, отчетливая тень… Дурень, это же только пыль, которая поднялась при падении, облако пыли! Хотя… говорят, если Нечистый смешает свою воздушную сущность с земной пылью, его можно будет увидеть.
Потом мы поехали в Чечню, там, кажется, должно было произойти что-то из ряда вон выходящее. Фишман, освобожденный, уверовавший наконец в то, что он делает, поймавший в объектив Сверхъестественное и пересекший черту, именно тогда захотел начать жизнь заново. Ему казалось, что так можно продолжать до бесконечности. Но он просчитался и сгинул в Чечне. Я даже не знаю, как именно, потому что не спрашивал. Я выполнил свой долг, позволив ему освободиться от кошмаров и потрясти мир. Если бы еще не эти гной и зуд! Хотя в присутствии Вальпургии они не так мучительны. Я закончил.
Они вошли не спеша. Вальпургия тоже их заметила, во всяком случае, она приветственно улыбнулась.
— Браво, — произнес отец. — Ты успел.
— Поздравляю. — Дядя Фридрих потрепал меня по плечу и рассмеялся. Тетя Аделаида устроилась в моем кресле для чтения и приветливо махнула рукой. Были и другие: прадедушка — я узнал его по фотографии. Дедушка. Этот держал на руках спящего брата, и они оба гордились мной. Только Боно замешкался в дверях. Он не принадлежал к моей семье. Матери не было, но почему-то я знал, что искать ее здесь бессмысленно. Внезапно мне открылось множество вещей. Моя кожа начала шипеть. Мне было четыре года, и я горел. Фишман склонился надо мной, но у меня не было уверенности, что он хотел помочь. Он был напуган. Ему было тринадцать. Он толкнул меня в огонь, который мы развели в здании заброшенной фабрики. У него не было намерения убивать меня. Или было? Он убил меня и смотрел, как я умираю. Я не мог пошевелиться. А может, не хотел, потому что пламя сулило блаженство.
