Энн Райс - Талтос
«Только не рассказывай цыгану, что его старинного друга сбил машиной какой-то маньяк», – приказала себе Мона.
И тут до нее дошло, что опять звонит телефон. Возможно, это был Юрий, и никто в этом доме не мог найти ее. Никто не заметил, как она вошла сюда прошлой ночью и повалилась на этот диван.
Разумеется, Мона преклонялась перед Роуан, и это чувство многократно усилилось со вчерашнего вечера – с того момента, когда Роуан встала на ноги и начала разговаривать. Почему Роуан попросила ее остаться? Что собиралась ей сказать наедине? Что в действительности было у нее на уме?
С Роуан все было в порядке, в этом не было ни малейшего сомнения. На протяжении всего вечера Мона видела, как она набирается сил.
Роуан не проявляла никаких признаков возврата в прежнее состояние безмолвия, в котором находилась перед тем в течение трех недель. Наоборот, она снова легко управляла домом и спустилась вниз, после того как Майкл уснул, чтобы утешить Беатрис и уговорить ее лечь в постель в старой комнате Эрона. Беатрис опасалась, что, увидев «вещи Эрона», расстроится еще больше, но в конце концов призналась, что свернуться поудобнее здесь, на кровати Эрона в гостевой комнате, – именно то, чего бы ей теперь хотелось.
– Она будет ощущать запах Эрона, – почти равнодушно сказала Роуан Райену, – и почувствует себя в безопасности.
Это замечание едва ли можно счесть нормальным, подумала Мона, но, конечно, это своего рода уловка: стремление оказаться в постели супруга после его смерти – ведь люди говорят, что нет лучшего лекарства от скорби. Райен был крайне обеспокоен состоянием Беа и проявлял заботу обо всех остальных. Но в присутствии Роуан он принял вид генерала – воплощение серьезности и способности, как и полагается в присутствии главы штата.
Роуан увела Райена в библиотеку, и в течение двух часов все, кому это было небезразлично, могли стоять и слушать, как они обсуждали дела – начиная с Медицинского фонда Мэйфейров и вплоть до различных деталей, касающихся самого дома. Роуан хотелось посмотреть медицинские данные Майкла. Да, похоже, сейчас он так же здоров, как в день, когда она его встретила. Но ей необходимо видеть записи, и Майкл, не желая спорить, предложил ей по этому поводу обратиться к Райену.
– Но что ты можешь сказать о твоем собственном выздоровлении? Они хотят, чтобы ты пришла для новых тестов. Ты знаешь об этом? – спрашивал Райен, когда Мона вошла, чтобы пожелать им доброй ночи.
Юрий звонил на Амелия-стрит как раз перед полуночью, и Моне пришлось пережить столько ненависти, любви, скорби, страданий, желаний, сожалений и терзающего ожидания, что она чувствовала себя совершенно измотанной.
– У меня нет времени для этих тестов, – ответила Роуан. – Накопилось множество более важных дел. Например, что нашли в Хьюстоне, когда открыли комнату, в которой Лэшер держал меня?
Увидев Мону, Роуан замолчала.
Она встала, словно приветствуя некую важную взрослую личность. Глаза ее сверкали – не столь холодные, как прежде, но серьезные, с явным сознанием значительности происходящего.
– Я не хотела вас беспокоить, – сказала Мона. – Я не могу идти домой, на Амелия-стрит, – произнесла она сонным голосом. – Можно остаться здесь?
– Непременно оставайся, – без промедления отозвалась Роуан. – Я заставила тебя ждать слишком долго.
– Ничего страшного, – улыбнулась Мона, которой больше хотелось быть здесь, чем дома.
– Это непростительно, – возразила Роуан и предложила: – Не могли бы мы переговорить утром?
– Да, конечно, – ответила Мона, устало пожав плечами. «Она говорит со мной, будто я взрослая женщина, – подумалось ей, – и это значит для меня больше, чем все остальное».
– Ты уже женщина, Мона Мэйфейр, – внезапно сказала Роуан с загадочной улыбкой.
Она снова села и возобновила разговор с Райеном.
– Должно быть, там сохранились какие-нибудь бумаги – там, в моей комнате в Хьюстоне. Стопки бумаги с его каракулями, генеалогии, которые он составил, прежде чем ухудшилась память…
«Надо же, – подумала Мона, выходя так медленно, как только могла. – Она говорит с Райеном, выбрала его из всех для разговора о Лэшере, а Райен до сих пор не может произнести это имя. И теперь Райену придется иметь дело с безоговорочным свидетельством того, с чем он все еще не может согласиться. Бумаги, генеалогии, документы, написанные рукой чудовища, убившего его жену, Гиффорд».
Мона утешала себя тем, что от нее вряд ли скроют все это. Роуан только что в очередной раз подтвердила, что относится к ней как к равной. Все изменилось. И если Мона спросит Роуан завтра или послезавтра, что это были за бумаги – каракули Лэшера, быть может, Роуан расскажет о них подробно.
Было невероятно увидеть улыбку Роуан, увидеть, как разрушается ее маска хладнокровной власти, увидеть, как на миг вокруг ее серых глаз собираются морщинки, как блестят сами глаза, услышать, как теплеет глубокий, неправдоподобно красивый голос Роуан, когда она улыбается. Это было изумительно!
Наконец Мона ушла: пора лечь, пока еще не поздно. Она слишком устала, чтобы подслушивать.
Последнее, что ей удалось уловить, это напряженный голос Райена, говорившего, что все бумаги из Хьюстона следует просмотреть и зарегистрировать.
Мона отчетливо помнила тот день, когда все эти вещи прибыли в «Мэйфейр и Мэйфейр». Она все еще помнила запах, исходивший от ящиков. Она до сих пор время от времени улавливала этот запах в гостиной, хотя теперь он уже почти выветрился.
Она буквально рухнула на диван в гостиной, слишком уставшая, чтобы думать обо всем этом теперь.
Остальные к тому времени уже разошлись. Лили спала наверху возле Беатрис. Тетушка Майкла, Вивиан, переехала обратно в свою квартиру на Сент-Чарльз-авеню.
Гостиная опустела. Легкий ветерок долетал из окон, выходивших на боковую веранду. Охранник прохаживался взад и вперед – до Моны доносился звук его шагов. Я не должна закрывать окна, подумалось Моне, и она перевернулась лицом вниз, думая о Юрии, о Майкле и… Зарываясь лицом в бархат, она решила крепко уснуть. Говорят, что, когда повзрослеешь, уже не сможешь так сладко спать. Ну что ж, Мона была готова к этому. Слишком глубокий сон всегда заставлял ее чувствовать себя обманутой: она присутствовала во вселенной, но это время не оставило ни малейшего следа в ее памяти.
В четыре часа Мона проснулась, сама не зная почему.
Высокие окна были по-прежнему распахнуты. Охранник на веранде курил сигарету.
Сонная, она прислушалась к ночным звукам, к птичьему пению в темных ветвях деревьев, к отдаленному реву поезда, движущегося вдоль берега, к плеску водяной струи, падающей в фонтан или в бассейн.
