Адам Нэвилл - Ритуал
Повернул голову. — Мы справимся, дружище. Справимся. Завтра. И послушайся своего же совета, не истязай себя. Не сейчас. Не здесь. Я снимаю шляпу перед вами, ребята. Снимаю. И всегда так делал. У вас все получилось. — Он сделал паузу. — То, что я сказал вчера вечером, было чушью. Просто я чувствовал себя изгоем. Дурная привычка. — Он сделал длинный усталый вздох. — Я всегда завидовал вам, парни. Знаешь это?
— Будь осторожен в своих желаниях, — сказал Дом, и откашлялся от нахлынувших эмоций.
— Я всегда вами очень гордился.
— А мы всегда восхищались тем, что ты отмачивал. По крайней мере, ты всегда действовал изобретательно. Делал дела несколько иначе. Хотел чего-то другого.
— Это ни к чему ни привело. Вот все, что я знаю.
Дом пожал плечами, вздохнул. — Мы все были более-менее моногамными типами. Вступали в отношения и оставались в них. Потом дети. А ты, как минимум, несколько раз бросал своих телок.
Люк улыбнулся.
— И мы все после университета вернулись в наш родной город. Никуда не уехали. Это облегчило нам жизнь, Люк. Когда мы отучились, все было дешевле. Мы купили дома. До последнего времени не меняли работу. Я никогда не рисковал. И Фил. Вы с Хатчем, по крайней мере, пробовали себя в чем-то другом. Да какое это имеет значение? На самом деле никто не защищен. Не так ли? Никто из нас не знал, что жизнь нам подбросит. Все облажались, Люк. Все пострадали. Все наделали ошибок. В этом лесу. И не важно, в каком доме ты живешь.
Они снова на какое-то время замолчали. Люку было неловко и стыдно. За то, что он сделал с Домом, за то, что сказал. Это его друг. Покалеченный, замерзший, напуганный, но все равно пытающийся его подбодрить. Если это не дружба, то что тогда? Он не знал. — Я имел многое, но так и не научился это ценить. И теперь я знаю, что у меня никогда не было подобных испытаний. Серьезных испытаний. До сих пор. Я стал сам себе помехой и ною из-за этого.
Но теперь пришло время, когда он должен доказать. Проявить мужество. Вытащить их обоих отсюда. Если он справится, это будет единственное полезное дело, которое он сделал за всю свою жизнь. Нет ничего важнее вопроса жизни и смерти.
Теперь они были вместе, сидели спиной к спине. И чувствуя прижавшееся тело друга, Люк пообещал себе, что ни за что на свете не бросит Дома одного. Ни сегодня ночью, ни завтра утром. Только ни здесь. Сама мысль о том, чтобы оставить Дома рядом с палаткой, была невыносимой. Он представил себе, как оглядывается на холм. И видит, как нечто выходит из леса и подбирается к его другу. Чтобы прикончить.
Похоже, они думали об одном и том же, потому что Дом вдруг сказал, — Тебе лучше уйти.
— Не глупи.
— Я серьезно. Единственная полезная здесь, на дальнем севере, вещь, которой мы не воспользовались в своих интересах из-за моей медлительности, это длинные вечера. Если поспешишь, выберешься уже сегодня.
Люк покачал головой. — Нет.
— Не будь ослом. Это твой единственный шанс. Моей ноге конец. Я ее даже согнуть не могу. Далеко я смогу уйти завтра? Приволакивая ее. Спотыкаясь повсюду со своим костылем. Нет, не очень далеко. Поэтому выбирайся отсюда и приведи помощь. Серьезно, Люк. Я не шучу. Люди должны знать, что здесь случилось.
— Не могу. — Его голос прозвучал тонко и жалко в холодном влажном воздухе, перед величием безразличного ко всему, бескрайнего древнего леса.
— Какая от меня польза? — Голос Дома смягчился, но звучал как-то старше. Люк никогда раньше не слышал от него подобного тона. Это был голос отца. Голос мужчины. — Одно дело, когда нас было трое. Теперь все изменилось. Ты должен дать себе шанс. Я поступил бы точно так же, если тебе станет от этого легче. Если б все было наоборот, и ногу бы повредил ты, я б давно ушел. Оставаться со мной, все равно, что подписать себе смертный приговор.
Люк уронил лицо себе на руки, вцепился в щеки пальцами. Никогда в жизни он не чувствовал себя таким несчастным. Он зажмурил глаза, и был готов расплакаться.
Дом понизил голос до шепота. Он протянул руку, схватил Люка за бицепс своими широкими пальцами. И сжал. — Пожалуйста. Иди. Все равно я буду следующим. В лесу ты не сможешь присматривать за мной и одновременно глядеть себе под ноги. Это невозможно. Ты сделал все от тебя зависящее. В противном случае, оно заберет нас обоих. Сперва меня, когда ты повернешься спиной. Потом тебя. Мне не пробраться через этот лес, даже если завтра я приложу к этому все усилия. А это значит, что нам придется провести здесь еще одну ночь. Ты знаешь это.
Люк пытался не выдать голосом эмоции, но не смог. — Ни хера, Дом. Ни хера. Он сглотнул. — Меня не волнует, сколько времени это займет. Не волнует. Но мы останемся здесь вместе. И послушайся своего же совета, не истязай себя. Утром. Пойдем в твоем темпе. Будем отдыхать и идти. Присматривать друг за другом. Все вещи оставим тут, вместе со спальными мешками. Мы выберемся вместе, либо не выберется никто.
Пальцы Дома сжали его еще сильнее. Он плакал. Пытался сдержаться, но не мог и злился от этого. — Черт.
— Все хорошо. Все хорошо.
Дом зарычал и откашлялся. — Я все продумал, а ты все просрал.
Они оба фыркнули. Смеяться они уже не могли себе позволить.
— Дом прочистил горло. — Ты снова дал мне надежду.
Люк протянул назад руку и сжал плечо Дома.
У подножия холма, не более чем в двадцати метрах от них, словно бросая новый вызов, из чьей-то невидимой пасти вырвался протяжный и жуткий звук. Заставив трепетать и сам холм, и каждый квадратный фут земли на многие мили вокруг.
40
Стая птиц взмыла в небо, набрала скорость и устремилась на юг, удаляясь от источника звука на максимально возможную дистанцию. Он находился где-то прямо под ними, бесшумной поступью двигаясь среди деревьев с южной стороны холма.
Меняющееся от серого до сине-черного, небо поглотило жалкие останки солнечного света. Скалы и деревья вокруг утратили четкость, и их расплывчатые силуэты могли интерпретироваться напуганным рассудком как угодно.
Дом даже не поднялся. Его лицо так побледнело под слоем грязи, что потрескавшиеся губы стали красными, как от вина. Широко раскрытые глаза сквозили безумием. Страх буквально прижал их к камням, лишив дара речи. Люк стоял на трясущихся ногах, глядя на край холма, откуда донесся звук, и ждал, что в любой момент появится долговязая тень.
Он не мог дышать, легкие, как будто, склеились. В голове вертелись какие-то идиотские слова, и вспыхивали образы раздробленных останков в сырой яме под заброшенной церковью.
Где-то внутри себя он пытался отыскать то пламя ярости, которое заставило его пойти на встречу с неведомым, когда они нашли бедного Хатча, выпотрошенного, со свисающими между ног и вывалившимися на черную кору ветвей внутренностями. Но внутри царил лишь хаос, в котором не было места ничему, кроме ужаса, оставившего в голове лишь одни имбецильные мысли.
