Эдуард Катлас - Создатели
Трещины ползли со всех сторон горизонта, приближаясь к центру. Собственно, самого горизонта уже не было — все заполонило ослепительно белое сияние, в центре которого оставался лишь небольшой, стремительно уменьшающийся островок, на котором барахтался хозяин, просто не зная, что противопоставить такому нападению.
Он действительно был трусоват, поэтому предпочитал действовать в обороне. Так больше шансов, если знать, на что рассчитывать. Всегда можно подготовиться. Враг всегда слабее на чужой территории. Да и не любил он лишних жертв. Не старался стать самым сильным. Просто выживал.
Идеальная жертва. Та самая антилопа, которая нужна крокодилу, чтобы продолжить существование. Тихая, боязливая и неспособная дать сдачи.
Выжил он здесь только потому, что был неглуп (никакого противоречия с трусоватостью), умел хорошо планировать оборону и всегда, абсолютно всегда был готов к нападению. Даже собственноручно выдуманный арбалет всегда носил с собой.
Он и сейчас держал его в руках — бесполезную деревяшку с бесполезным болтом, готовым выстрелить во врага. Вот только врага не было нигде поблизости. Незадача.
А его мир — пусть и сероватый, но собственный — исчезал, уничтожался, рушился прямо на глазах. И лишь когда не осталось ничего, кроме яркого сияния, чистого и не замутненного ни единым намеком на серость, появился Субаху. Сидя в позе лотоса, он, казалось, парил. Наверное, парил — ведь все было настолько белым вокруг, что становилось непонятно, где находится поверхность. Сидит ли монах на ней, парит ли над ней или ее вообще не существует?
Проигравший поднял арбалет, механически, потому что он так долго ждал хоть какую-то цель, что не мог не попробовать его использовать. Даже понимая, что уничтожение его мира уже почти завершено.
Субаху улыбнулся безмятежной улыбкой, глядя противнику прямо в глаза. Арбалет засиял ярким белым светом, словно вспыхнул, и исчез, растаял, врос в окружающую белизну.
Хозяин уничтоженного мира бессильно опустил руки, лишь гадая, почему он до сих пор не отправился вслед за арбалетом.
Субаху знал почему. Потому что ему было интересно.
— Как ты нашел сюда дорогу? — по-прежнему улыбаясь, спросил он.
Эта улыбка дарила надежду, надежду на спасение, на прощение, на свободу. И эта улыбка была правдива. Субаху действительно нес своему бывшему противнику надежду, и спасение, и свободу, и даже очищение. Возможно только, что они с ним по-разному понимали эти слова.
— Куда «сюда»? Я на тебя не нападал. Ты же сам напал. — Лишь надежда заставила проигравшего говорить. Но он не знал, что отвечать.
— Сюда. На этот путь. Как ты покинул свою физическую оболочку?
— Я не знаю, — пожал плечами допрашиваемый, — похоже, я замерз. Я живу… жил за Полярным кругом. Потерялся, замерз, оказался здесь. Я не помню…
— Ты не мог замерзнуть, — покачал головой Субаху. — Если бы ты умер там, то тебя не было бы здесь.
— Мне уже говорили, — согласился пленный. — Но такая история. Я же не ученый. Может, лежу, замерзший, где-то в вечном снегу и сейчас, и капля жизни теплится в теле, поэтому я могу быть здесь. А может, на самом деле — это рай такой.
— Разве ты не исповедуешь путь Будды? — нахмурился Субаху. — Почему тогда ты оказался рядом со мной?
— Я ничего такого не говорил. Я вообще слабо верил при жизни. Хотя, оказавшись здесь, поверишь во все, что угодно. Просто непохоже это на рай, вот и все. Даже твое сияние. А рядом мы потому, что ты напрасно думаешь, будто знаешь здесь все. Может, у нас были общие предки двадцать поколений назад? Так тоже бывает. Говорят. Теперь ты меня отпустишь?
Субаху улыбнулся. Он узнал многое, и это наверняка поможет ему, прояснит туман на его пути. Но для пути прежде всего важна сила, а не простые знания.
— Конечно, — кивнул монах, пошевелившись впервые за все время их разговора. — Даже лучше. Я возьму тебя с собой.
И мгновением позже в его единственном мире истинного сияния вновь остался только он, потому что собеседника это сияние поглотило, растворило, высосало из него всю ту силу, что он сумел накопить за многие годы.
Субаху расслабил сознание. Нужно чуть-чуть передохнуть, совсем немного передохнуть и адаптироваться к новой полученной силе. После чего выбрать новую жертву. Дорога к нирване нелегка, но, значит, останавливаться тем более опасно.
Роза
Роза летала.
Это было глупо и граничило с непристойностью. То, что можно простить девочке-подростку, никак нельзя допускать, когда тебе вот-вот стукнет сорок.
Но она ничего не могла с собой поделать.
Даже к сорока она не научилась контролировать свои сны.
Она не всю жизнь жила одна. Были времена, когда, можно сказать, она находила счастье в браке. Но те времена давно прошли. Она не жалела. К сорока, оставшись одна и без детей, Роза поняла, что, наверное, именно о чем-то таком подспудно и мечтала. На что-то такое и надеялась. Так бывает. Возможно, она и потерпела бы кого-то рядом с собой, но тогда мужчина должен быть идеален. Это значит — не мешать. Не отсвечивать, не показываться на глаза, не мешать спать и не будить ночами своим храпом. Ну и сотни прочих мелочей. Где-то в середине их списка — то самое сиденье унитаза. Это значит, что такой мужчина не должен существовать.
Так что в переносном смысле — Роза и не была одна. Просто она жила со своим идеалом. Несуществующим. И что самое главное — ее это вполне устраивало. Она была достаточно умна, чтобы осознать неправильность своей жизни, успеть обвинить в этом богатство современной цивилизации, позволяющей женщине легко обходиться без мужчины-добытчика, и после всего этого расслабиться. Да еще и получать удовольствие от тех самых возможностей, что предоставила ей цивилизация двадцать первого века. И — никаких каблуков!
Это оказалось так замечательно — полностью и всегда решать, что делать, когда делать и делать ли вообще. Даже большинство подруг, хоть и будучи замужними, ее поддерживали. По крайней мере, в глаза. А то, что они думали или говорили за ее спиной, не сильно-то Розу и волновало. Так же, как и наличие своего мужчины в доме.
Как и полагается, Роза летала по-настоящему. С трудом, совсем невысоко, скорее плавая в воздухе, с усилием выгребая в воздушном потоке, стараясь держаться поближе к земле, потому что там воздух казался ей плотнее. И лететь было легче. И не так высоко падать. Поэтому мероприятие выглядело более или менее безопасным, что хоть как-то ее оправдывало накануне сорокалетия.
Но что отличало ее полеты от полетов большинства, так это окрестности. Те места, ГДЕ она летала. Сам процесс полета забавлял Розу не очень сильно, а вот живописные виды, что она встречала по дороге, стоили подорванной репутации.
