Дино Динаев - Собака Кантерсельфа
Да пошел он со своей работой!
– Ты совсем меня не слушаешь, сынок? – внезапно спросил Счастливчик, Сафа аж вздрогнул, подумалось отчего-то, что этот мент удары наносит так же неожиданно, когда их совсем не ждешь. – Должен тебе признаться, Саша, я всегда тебя уважал, за твою аккуратность, но после постигшего тебя горя, зауважал еще больше. Знаешь за что? За то, что ты не опустился. Не продал квартиру, машину и не превратился в полностью опустившееся вонючее чмо. Ты остался собой. Ты сберег то, что дали тебе родители, да упокой господь их душу. Должен тебе признаться, я немного присматривал за тобой, и сердце мое обливалось кровью, когда ты бросил школу. Ты думал, что мы об этом не знаем? Наивный ты человек, органы не дремлют. И про то, что ты "бомбишь" мы тоже осведомлены. Мы сделали тебе скидку. И совсем не потому, что ты сирота и все такое. Знаешь почему? Потому что ты человек. Мы знали, что деньги нужны тебе для того, чтобы жить, а не для того, чтобы смешивать свою жизнь с дерьмом. Вот я и говорю, сынок, до сего дня ты жил достойно. С сегодняшнего дня у тебя начинается новый этап. Ты включен в списки согласно распоряжению номер семь тысяч бис, подписанного капитаном порта господином Темнохудом. Тебе необходимо пройти медкомиссию, подготовить справки.
Вот ты зачем приплелся, боров, зло подумал Сафа. Счастливчик нахмурил брови, и пошла новая пауза.
– Мы знаем, что тебе сейчас немного не по себе.
Ничего себе немного, я прямо обкакаюсь сейчас, подумал Сафа.
– Новое всегда страшит. В первый раз всегда страшно, как говорила маме дочке! – он коротко хохотнул, сделавшись еще неприятнее, видно, что ему не хочется смеяться, смех гулко бухнул в его необъятной бочке-груди. – Все будет отлично, сынок, оттуда еще жалоб не поступало, – он почувствовал, что фраза звучит двусмысленно, и поспешил поправиться. – У нас есть письма, где работники, уехавшие на вахту ранее, пишут о своих впечатлениях. Если тебе интересно, в мэрии их предоставят по первому требованию.
Он помялся, ожидая, что он раззявит пасть и поблагодарит. Не дождался, боров.
– Ну, в общем, это все, о чем я уполномочен с тобой поговорить, – он еще помялся и добавил. – До свидания.
Буду молчать, Сафа сжал зубы.
Счастливчик помялся, словно хотел попроситься сходить у него в туалет, но стеснялся.
– Вот еще что, – решился он, наконец. – В некоторых не слишком умных головах появляется глупая и глубоко порочная мысль игнорировать распоряжение номер семь тысяч бис. Ни к чему хорошему это не приводит. Ты теперь убедился, что мы знаем все. От нас нельзя скрыться. Я тебе не угрожаю, упаси Бог. Ты умный парень, не то, что эти придурки, решившие сломя голову бежать из города. Куда? – патетически воскликнул он. – Город блокирован постами спецмона. У патрулей имеются тепловые сканеры, вещь чрезвычайно эффективная особенно ночью. Спецмон ловит беглецов, словно слепых мышей. Я тебе не должен этого говорить, но ты мне симпатичен, сынок, я тебе открою тайну: мы не всегда успеваем отбить дурашек у спецмоновцев.
С неожиданной жадностью он изучил реакцию на его лице. Он впитывает и поедает мой страх, панически подумал Сафа. Жирный хочет разжиреть еще больше!
– Слушай, парень, если ты захочешь, мы могли бы куда-нибудь сходить вместе, – неожиданно предложил Счастливчик.
Трахаться хочет, удивился Сафа. Баб ему мало! Целый женский квартал. Не дают что ли жирному? Нет, в женском квартале дают всем. И еще он подумал о житье на новом месте по распоряжению номер семь тысяч бис. Бараки, наверное. Скопище мужиков без женской ласки. Приставать, наверное, будут. Надо будет нож с собой взять. А Счастливчику на всякий случай он сказал, что будет занят все ближайшие вечера.
Весь месяц будет занят. А дальше понятное дело-вахта. Личное изобретение и подарок городу от Иван Иваныча.
2.
Выругавшись, Сафа едва успел объехать огромных размеров коровью лепешку на Столичном проспекте. Он ехал в Женский квартал. Раньше скотине рога бы посшибали, вздумай она их высунуть на дорогу. По Столичному в три ряда шли машины, в кустах жили гаишники. Вдоль обочины паслись проститутки – самые дешевые в Алге. После того как Иван Иваныч прикрыл порт, коровы могли серить на шоссе совершенно безбоязненно, и ни на что не отвлекаясь.
Женский квартал замыкал город с запада. За ним простиралось море, где раньше был неплохой пляж, в настоящее время мало пользуемый. Горожане в последнее время старались избегать моря.
Сафа въехал во двор и ударил по тормозам. Новейшее вакуумные пластины, спертые с крутой иномарки, не подвели, "Афалина" встала, как вкопанная.
На лавочке в одиночестве сидела местная дурочка Маня. Подростки драли ее как сидорову козу, мамаше периодически приходилось раскошеливаться на аборты, о каждом она считала своим долгом растрезвонивать всему двору.
– Привет, Маня! – сказал он.
Дурочка улыбалась. Она всегда улыбалась, даже когда ее насиловали. Глаза смотрели в разные стороны, она плохо ориентировалась и ходила только за руку.
Сафа не надеялся на ответ, но Маня косо приоткрыла рот и выдавила:
– Гы!
Он остановился.
– В этом городе дураки умнее нормальных, – заметил Сафа.
– Гы! – повторила она.
– Что ты хочешь сказать, я не понимаю! Ты со мной здороваешься?
Рот Мани продолжал кривиться, и некоторое время дурочка строила ему рожицы. Она старалась что-то донести до него, и он не сразу понял, что. Он наклонился ближе, и в это время Маня расхлебенила пасть на всю ширину:
– Гы! Ка-ла-лер!
Он понял, что она хотела. Она смеялась. И обозвала его кавалером. Изо рта несло спермой. Сафа чуть не блеванул. Сохранить половое влечение в такой нездоровой ситуации настоящий героизм. Он опрометью поднялся на четвертый этаж. Здесь его ждал облом. Маринки не было дома. В последнее время на нее напала хандра. С жительницами Женского квартала это часто случалось, тогда они начинали, словно сомнамбулы слоняться по берегу моря, высматривая на горизонте знаменитый Черный Пароход, увезший однажды их мужей на вахту.
Стоило Сафе подумать о Черном Пароходе, настроение его стало стремительно портиться и комкаться как бумажка, угодившая в костер. Ничего не хотелось: ни секса, ни жратвы. Выть хотелось от безысходности. Ничего, что-нибудь придумаю, храбрился Сафа. Он не из тех, кто спокойно пойдет на заклание, на их долбанную вахту, на их мрачный Черный пароход – единственный корабль, с завидным постоянством заходящий в порт.
Сафа поменял жвачку во рту и позвонил в соседнюю квартиру. Если бы там проживала старуха, он бы позвонил в следующую. Дверь открыла женщина лет тридцати в красном фланелевом халате. Халат создавал ощущение мягкости, и женщина была сдобная, гладкая, крупная грудь, крутые бедра. Для Сафы она была чуть великовата, да и черт с ним, ведь он будет сверху.
