Дино Динаев - Собака Кантерсельфа
– Все так говорят по началу. А потом посмотрят, что им предлагают и передумывают.
Зарплата от 6 тысяч. Трехразовое питание. Бесплатная доставка на место работы.
Незабываемое морское путешествие. Чайки, круизный теплоход!
– Нет, нет, спасибо! – ловким тычком Сафа отправил "гондолу" через порог и торопливо захлопнул дверь, словно убегая от чумного.
– Комиссию вы должны пройти в любом случае! – как ни в чем не бывало, крикнул дядечка сквозь дверь.
Сафа видел, как Пятаков во дворе перебивает бумажки из своей папочки, потом удовлетворенно машет рукой, сам себе указывая маршрут, и уезжает на своей таратайке.
– Не пойду я ни на какую комиссию! – говорит Сафа, но это только слова.
Почему? Потому что время его пришло.
В подъезде давно нечем было дышать, а Счастливчик продолжал бубнить. Сафа подозревал, что день, когда появится судебный пристав, может оказаться не самым удачным в его жизни, но то, что он будет иметь такое нудное продолжение, он и предположить не мог.
Выйдя на площадку, он закрывал дверь, когда боковым зрением увидел поднимающуюся по лестнице массивную фигуру. Это был мужчина лет тридцати в милицейской форме, коренастый, с бычьей шеей и пудовыми кулаками, плечи едва поместились на лестничной площадке. Форма делала его квадратным и похожим на плиту на Синтетической с надписью: "Здесь будет установлен памятник героям, освободившим порт от сумитов в 1913 году".
Сафа сначала обкакался, приняв жирного за спецмоновца, потом, не увидев серебряных молний на обшлагах рукавов, успокоился. Это был всего лишь мент.
Неизвестно каким ветром занесенный в эти места, вымирающий вид, но мент. Жирный тем временем дополз до площадки. Здоров оказался бычара. Откормленный.
– Я ваш участковый, – представился он, впрочем, не назвав фамилии.
Странное дело, подумал Сафа. Я коренной житель Алги, впервые в жизни вижу алгинского участкового. На груди мента напротив сердца висела толстая блямба с цифрой "7". Число счастливое у подавляющего большинства народов, исключая сумитов, считавших семерку дьявольским отродьем. Посему Сафа стал про себя называть участкового Счастливчиком.
Рожей Счастливчик не вышел. Ну не получился. Нос с низким лбом существовали отдельно от мощного подбородка с лезвием плотно сжатых губ над ним. Глаза были бешеные. Водянистые, бело-голубые, практически бесцветные.
– Я ведь к тебе пришел, Саша, – притворно участливо набубнивал Счастливчик.
Участие меньше всего вязалось с его мрачным обликом. Сафа немедля почувствовал внутренний протест. Сашей его называли только родители, такая была их прерогатива, улица знала его как Сафу.
– Вот ты и вырос, дружок, – произнес Счастливчик сиплым басом. – Скоро тебе восемнадцать. Совершеннолетие, как ни крути, от этого никуда не деться. Это накладывает определенные обязательства, но и дает определенные права.
Я тебе не дружок, подумал Сафа. Друг у меня был только один – Колька, и то вы у меня его забрали. Один я как перст на этом свете, и то вы мне покоя не даете.
Остался мне всего месяц в городе гулять, а вы уже тут как тут, псы смердячие.
Но вслух он не проронил ни слова. Еще Колян учил:
– К тебе будут соваться разные люди, давать советы, учить жить. Никогда ничего им не рассказывай и посылай на хер. Представь черепаху. Она жива, пока не высунула голову из панциря. А если высунет, от нее в миг останется только каска.
Счастливчик бубнил долго, потом видно прочухав, что ему внемлют лишь стены, пробуравил его свинячими глазками и буркнул:
– Я ведь знал твоих родителей.
Сафа вскинулся от неожиданного удара, нарочито не замечая этого, Счастливчик неспешно достал сигареты и закурил. Некоторое время он был занят лишь созерцанием выпускаемого дыма. Словно говоря:
– Глядите, чего я произвожу из дыма. А на то, что на меня уставился это щуренок, мне нет никакого дела.
Паузу он держал мастерски, не зная, что Сафа тоже умеет держать паузу. Как удар.
Улица дала ему ясное понимание того, что пауза это тоже метод давления. Если ты слаб и внутри тебя пустота, взятая в нужном месте, глубокомысленная пауза сломает тебя, прогнет, заставит елозить, пустить слезу в голосе и приспустить штаны. Это Сафа прочухал собственной шкурой, а что не дошло сразу, улица довела, поэтому он научился пропускать паузы мимо ушей. Пускай собеседник пыжится и надувает щеки. В конце концов, это его личное дело. Сафа в такие моменты не суетился, внушив себе, что пауза это есть то, что она есть – пустота, лакуна, пропуск в детализированном времени. Одним словом – хрень.
Счастливчик опять почувствовал, что переигрывает. Боров оказался чувствителен как датчик Бенсона.
– Твои родители были хорошие люди. Папа был докером в порту. Верно? Душевный человек. Мама в ЖЭКе работала, пока Иван Иваныч их не скупил.
И не разогнал к акульей маме, добавил Сафа. Но мысленно, господа. В этом вся хитрость.
– Они очень тебя любили, – продолжал тем временем Счастливчик задушевным басом.
Окстись, парень, какие могут быть задушевные разговоры с ментом, одернул себя Сафа. Но вопреки мысленным окрикам он слегка подтаял. Счастливчик был первым человеком после смерти родителей, кто их вспомнил, пусть их место будет в раю.
– Сколько себя помню, они всегда тебя берегли. Когда ты играл во дворе, окно было всегда открыто, чтобы ты был все время на виду, даже зимой. Это было так трогательно. Снег наметал целые сугробики под подоконник, – Счастливчик хрюкнул, заставив Сафу с ностальгией и даже со страстью вспомнить о заботливо припасенной в прихожке трубе. – Ты был самый чистый мальчик в детском саду, а когда пошел в школу, на тебе был всегда выглаженный с иголочки костюм.
Да, берегли, с неожиданной обидой подумал Сафа. Когда он остался один, то сделался словно голый. Как его в первые же дни не изнасиловали и не убили – одному богу известно. Единственная причина, по которой он выжил, было то, что никто не догадывался, насколько человек может быть идиот. Он ничего не умел, думал, что горячая еда сама появляется на кухне, а постельное белье все время остается чистым, даже если его не стирать полгода. Когда он оголодал и овшивел, некоторые элементарные вещи стали доходить.
Школу он бросил, когда понял, что пособия катастрофически не хватает на элементарные вещи. Нет, на элементарные хватало, опять возразил он себе. На дешевые батоны и соевую колбасу. Как-то не подразумевалось, что Сафа захочет развлекаться, ходить в кино и играть на компе. На его пособия полагалось трескать не слишком дорогие булки и сидеть дома. Когда он это понял, он послал школу на хер, вывел старую отцовскую тачку и стал "бомбить". При возможности приворовывая у пьяных клиентов. Житье стало вполне сносно. Если бы не ежедневное ожидание чертова судебного пристава, который приплелся, хотя он его и не просил об этом, и испортил ему настроение. Работу он предлагает, комиссию надо пройти.
