Стефан Грабинский - Избранные произведения в 2 томах. Том 1. Саламандра
Быстрым взглядом окидываю комнату. Тотчас же с левой стороны в мое одиночество врывается шум: за стеной что-то бьется об пол, бросается наверх, к потолку, отчаянно царапает стены, содрогается в конвульсиях безысходных мучений…
Затаив дыхание, я прислушивался, стиснув в руках кирку.
Через мгновение все замерло, и вдруг раздались быстрые, нервные шаги. За стеной кто-то ходил из угла в угол.
Я поднял кирку, изо всех сил ударил в тонкую перегородку.
Посыпался щебень, открылся узкий черный пролом.
Ворвался… Оглушительная могильная тишина.
В лицо пахнуло спертым гнилым воздухом давно замурованного пространства.
Темень на миг поразила слепотой. Но следом за мной через пролом в пустоту прокрался длинный луч лампы и, клином лизнув пол, осветил угол…
Дрожь безграничного ужаса парализовала меня, я выронил кирку…
Там, в углу, в стену вжалось человеческое существо — косящий зеленый зрачок впился в меня: покорно, влекомый будто магнитом, этим взглядом, я приблизился. Существо выпрямилось, неестественно огромное… Бжехва!…
Он стоял безмолвный, лишь шевелились кончики усов. Внезапно нагнулся, сдавил меня руками, навалился… и вошел, вторгся в меня…
Оглушенный, я выбежал в комнату, схватил со стола лампу и снова ворвался в пролом. Пустота. Никого. Паутина, на стенах потеками холодных слез ползет сырость.
Вдруг что-то захрипело, засипело, захлебываясь, завыло…
Господи, что это?!
— Хе-хе-хе! Хи-хи-хи! Ха-ха-ха-а-а-а!!! - эхом билось об стены.
ПО КАСАТЕЛЬНОЙ
Он решил предпринять длительную прогулку, чтобы затеряться в каменных дебрях улиц, бесцельным кружением заглушить вот уже месяц мучающий его кошмар мыслей, разорвать цепь силлогизмов, нескончаемой пыткой истязающих бедный мозг неврастеника.
Нервы его, до крайности изнуренные, с болезненной чуткостью реагировали на малейшие движения внутренней жизни. Полгода назад он перенес тяжелое психическое заболевание, оставившее в нервной ткани неизгладимый след, подобно отливу, усеивающему отмель водорослями. Патологические наносы, поначалу чуждые и паразитные, мало-помалу впитывались в организм, обживались в нем, обретая способность к новым образованиям.
Прежде несколько беспорядочный в мыслях, он в последнее время пристрастился к теоретизированию, с беспримерной, до абсурда доходящей логикой выстраивал абстракцию за абстракцией, подпадая иллюзии мнимой внятности своих построений. Так возник целый ряд представлений искусственных, но властных, которым он всецело покорствовал.
Навык к насильственным императивам зародился, без сомнения, еще в детстве, только тогда он питался почвой религиозно-мистической. Неисполнение какой-либо пустяковой обязанности, а то и просто ритуального жеста грозило мальчику Божьей карой, проклятием и прочими невероятными казнями. Неотступное самоистязание подчас ввергало его в безграничное отчаяние, но окованная ложным страхом детская мысль не умела освободиться от добровольных уз. По мере интеллектуального мужания недуг этот изжился сам собой и вот теперь, после перенесенной болезни, вернулся вновь, хотя и в новых, неузнаваемо измененных формах.
С железной логикой выковывал он диковинные понятия, возводил фантастические системы, выглядывая в реальный мир лишь затем, чтобы подыскать для своих химер мало-мальски годное обоснование. Слабенькая тень аргументации обрастала в его расшатанном воображении плотью и кровью, наделяя выдумку лжеочевидностью, требующей беспрекословного послушания. Он испытывал истинную отраду, когда его теориям удавалось вырвать у жизни хоть какое-то право на существование.
Стоит, однако, отметить один знаменательный факт, хотя бы отчасти его оправдывающий: сама реальность предлагала иногда такой расклад обстоятельств, который прямо-таки напрашивался стать доказательным материалом — жизнь как бы стремилась подыграть умозрительным конструкциям своего отщепенца. Но тут уже начинается призрачное порубежье дня и ночи, света и мрака, почва зыбкая и трясинная, испускающая мглистый дурманный чад. Кто он, Вжецкий, безумец или угадчик сокрытого? Возможно и то, и другое. Вопрос без однозначного ответа.
В глетчерах бытия кровью исходит солнце,
Огненной кровью горные пики сочатся…
Глетчеры бытия мглистый покров совлекают,
Только за пики еще цепляется мгла…
Что там, кровь или мгла?
Ведь и солнце мглу источает…
Вжецкий уже целый час метался по улицам, кружил по оживленным площадям и бульварам, выстаивал перед витринами магазинов, силясь переключить остекленелый взор на конкретные формы и краски…
День был осенний, затянутый дымкой, пропитанный дождевой влагой. Из туманных разрывов выглядывали призрачные лица — загадки, укрывшиеся за маской, запечатанные уста сущностей. Ему казалось, что все они глядят на него с особенным выражением, словно бы заговорщически; под безразлично-сонной гримасой таилось понимание доступной обеим сторонам правды, очевидной и не требующей подтверждений.
Лица утомили его, он свернул в безлюдную улицу.
Она была до краев забита молочным туманом. Он двигался осторожно, чтобы не натолкнуться на фонарь, и внезапно почувствовал на плече чью-то руку:
— Привет, Владек!
— А, это ты! Ничего не разглядеть в такой мгле!
Вжецкий сердечно пожал протянутую руку.
— Куда направляешься?
— В прозекторскую.
— Понятно, резать трупики. Интересный покойник, да?
— Нечто в этом роде.
— А что за ценная рукопись торчит из твоего кармана?
— Рукопись еще та: «О самоотравлении у змей». Занимательная проблема. Как знать, может, и у них бывают трагедии…
— Что ж, не исключено. Но ты, как я вижу, спешишь. До скорого!
Они разошлись. Вжецкий уже собрался свернуть направо, но приятель-медик его нагнал.
— Да, вовремя вспомнил. Советую тебе, мон шер, прошвырнуться по выставке, пока на тебя снова не напала страсть к отшельничеству. Вот билет, воспользуйся случаем. Даю слово, не пожалеешь! Несколько превосходных эскизов, пейзажи, портреты, причем один групповой — наш старик в кругу ассистентов, ну и рожа! А мы вокруг, словно схваченные на месте преступления злодеи. Выглядим впечатляюще. Ну, пока!
Приятель сунул ему в руку билет и поспешно удалился.
Вжецкий машинально повернул в сторону выставки. Немного погодя всплыл тревожный вопрос: с какой стати Бжегота погнал меня на эту выставку? Неспроста!
Еще через минуту его встревожил собственный интерес к бумагам, торчавшим у молодого эскулапа из кармана плаща. Не спроси я про эти бумаги, название странной статьи осталось бы мне неизвестным. Почему я спросил?
