Сергей Минцлов - Атлантида
Источник Мнемозины, река забвения Лета, исчезающая под землей, пещера Трофония, Херонейское поле и т. д. — все это, кутаясь в сумерки, лежало ниже нас в окрестностях Дельф.
Было чего замечтаться, лежа над пропастью.
— А к нам кто-то на огонек идет! — проговорил один из товарищей.
Я оглянулся: путник, пробирающийся со стороны Парнаса, да еще в такое позднее время — явление необычайное!
По узкой тропинке подымался высокий грек в белой фустанелле и феске.
Подойдя к нам, приложил руку ко лбу и к груди и сел на выступ скалы неподалеку от меня.
Бритое, как у актера, сухое и морщинистое лицо незнакомца резко шло вразрез с одеждой его и напоминало скорее голландца или финна. На небольшом, прямом носу его были надеты сильные очки, делавшие преувеличенно большими серые глаза. Он снял феску и под ней оказались седые, коротко остриженные волосы.
— Вы французы, господа? — обратился он к нам на безукоризненном языке Парижа.
Мы сказали, кто мы.
Старик как бы несколько удивился и обрадовался.
— Русские большая редкость в здешних краях! — проговорил он. — Внизу в Дельфах работают французы и я думал, что и вы из них. Вы тоже археологи?
Я сообщил ему все, что его интересовало и в свою очередь спросил о его имени и национальности.
— О! — неопределенно произнес незнакомец: — я так давно живу здесь, что уже начинаю забывать, кто я и откуда! Меня зовут здесь Аггиос!
Старший рабочий принес эмалированный чайник с кипятком, чашки и коробки с консервами.
Увидев гостя, он чуть было не выронил из рук все принесенное, затем низко поклонился ему.
Незнакомец кивнул в ответ головой.
На плоском, большом камне устроился импровизированный стол; мы пригласили гостя разделить с нами трапезу и расположились ужинать.
— Вы, вероятно, заблудились в горах; где вы живете? — обратился к старику один из моих товарищей.
Он улыбнулся.
— Нет, — ответил он: — заблудиться я не могу!…
— Какая чудная ночь! — добавил он, помолчав.
Действительно, ночь уже окутала землю; Дельф видно не было; где-то в глубине черной бездны, как светляки, мерцали огоньки деревеньки. На синем бархате неба все ярче и ярче разгорались крупные алмазы звезд. Шум Кастальского ручья доносился из пропасти явственней.
— Волшебная сказка! — проронил мой товарищ: — я понимаю, почему здесь так разыгрывалась фантазия у древних…
— Фантазия? — переспросил наш гость и медленно покачал головой. — Ей вообще очень мало места на земле: она только отзвук давным-давно забытого минувшего! Человечество не в силах создать что-либо невиданное или неслыханное им: оно может только разукрасить его!
— Значит, китайские драконы или наши Змеи-Горынычи тоже были в прошлом?
— Несомненно! — с глубокой уверенностью ответил старик. — А летающие птеродактили, а всякие бронтозавры и плезиозавры — разве не ясно, что именно их видело на заре своей человечество?
— Это не доказано!
— Доказано больше, чем надо: существованием легенд.
— Дыма без огня не бывает! — добавил второй мой спутник, молча ужинавший и затем закуривший сигару.
— Ну, господа, на таких основаниях можно Бог весть куда зайти, — заволновался начавший спор со стариком. — Тогда, значит, можно утверждать, что и здесь, — он указал рукой на Парнас и Дельфы, — действительно жили и гуляли между людьми боги?
— Так оно и было! — подтвердил старик.
На секунду-другую воцарилось молчание.
— Это вы уж слишком… — проговорил опешивший товарищ.
— Что вы называете богом? — продолжал Аггиос. — Для собаки бог — всякое двуногое существо, для дикаря — всякий белый, держащий ружье в руках. Боги древности — это только остатки высокоцивилизованных племен, доживавшие свои дни среди дикарей…
— Как же могла случиться такая невероятность?!
— Это закон истории, а не невероятность, — спокойно ответил Аггиос. — Культура и знание всегда сосредотачиваются в конце концов в замкнутой кучке людей, а вся остальная масса опять опускается, до каменного века включительно. Жизнь мира — это мертвая зыбь океана: подъем до зенита культуры и падение во мрак и дикость. Великих ученых сменяют пастухи, шелк и бархат — звериные шкуры. Вспомните историю Греции, Египта, Ассирии, Вавилона, обоих материков Америки! Каждая пядь земли пережила все то же не раз!
— Да, но ведь Греция возникла на самой заре человечества и наука не знает ее предшественников.
— Наука много еще чего не знает! — возразил Аггиос. — Это слепой, идущий на чей то далекий зов. Земной шар насчитывает за собой миллионы миллионов лет, испытал тысячи переворотов. Нам известно лишь кое-что, песчинка того, что было лет тысяч пять назад — и только. Смешно подумать, что мир кончается там, дальше чего не хватает наш глаз!
— Сохранились бы остатки какие-нибудь от тех времен: строения, вещи, но их нет!
Старик опять покачал головой.
— Есть предел жизни и камня, и металла. Вечно только одно: слово. И имеющие уши слышать — слышат его: это мифы и легенды неведомых нам веков.
— Все это красиво, но не доказано! — повторил мой товарищ. — Я верю только в то, что так же установлено, как дважды два четыре!
Старик наклонил голову.
— Прекрасное правило!… — серьезно добавил он.
Наступило молчание.
— Однако, господа, пора бы подумать и о ночлеге! — заявил второй мой спутник, видимо, относившийся к беседе с незнакомцем, как к гастрономической приправе ужина.
Он встал и бросил в пропасть окурок сигары.
Поднялись и все остальные.
— Вы с нами, надеюсь, заночуете? — обратился я к Аггиосу.
— Пожалуй… — произнес тот.
Мы подошли к узкому входу в пещеру, перед которой горел костер; около него лежали и грелись рабочие; становилось довольно свежо.
Пещера имела вид длинной и низкой комнаты; у стены уже были расстелены наши походные войлоки.
— Вам будет здесь плохо! — заметил Аггиос, мельком глянув вокруг.
— Почему? — спросил я.
— Замерзнете: вспомните, на какой высоте мы находимся!
— Что же делать, на дворе будет еще хуже.
— Зачем же спать на воздухе? Надо спуститься ниже, здесь есть следующий этаж!
Странный гость наш уверенно пошел вперед; я зажег электрический фонарь и, действительно, в глубине пещеры оказался за выступом узкий проход, довольно круто спускавшийся куда-то в непроглядный мрак.
Товарищи мои — боясь духоты и змей — переменить место ночлега не пожелали и я решил остаться с ними.
— Тогда простимся, господа: я завтра уйду до света! — обратился к нам Аггиос.
