Роберт Блох - Отныне и во веки веков
Нежность… сострадание… понимание… общение… – пробормотал Тогол. – По-вашему, это все мешает?
– Стереотипы! Полнейшая чушь! Сентиментальщина бис гической особи, которая устарела с нашей помощью.
– Вы сделали так, что все устарело, – бросил ему Тогол. – Все, за исключением мышиной возни вашей клоповой колонии.
Этих уродов с искалеченной психикой, призванных обслуживать вас!
– Они по-своему счастливы, – заметил Скиннер. – Хотя это уже не имеет значения. Самое главное, что изменился я, хотя цел и невредим.
– Вы так думаете? – грустно улыбнулся доктор Тогол, кивая в сторону раскинувшегося внизу города. – Все, что вы здесь создали, – продукт самого страшного чувства… чувства страха смерти.
– Но все боятся умереть.
– Настолько, что всю жизнь тратят, пытаясь исключить факт своей смертности? – Тогол покачал головой. – Вы знаете, под моей лабораторией есть камера. Вам известно, для чего она предназначена. Вы знаете, что находится в ней. И вместе с тем ваш страх настолько велик, что вы никогда не признаетесь, что она существует.
– Отведите меня туда!
– Вы это серьезно?
– Пошли. Я докажу вам, что не боюсь.
Однако Скиннер боялся. Уже перед лифтом его начало трясти.
Когда они спускались вниз, дрожь сделалась неконтролируемой.
– Чертовски холодно тут, – пробормотал он.
Доктор Тогол понимающе кивнул:
– Температурный контроль.
Они вышли из лифта и зашагали по темному коридору к бронированной камере, выложенной камнем. Скиннер-охранник, завидев их, улыбнулся и отдал честь. По приказу доктора Тогола он вынул ключ и открыл дверь.
Сивард Скиннер не взглянул на него. Ему уже не хотелось смотреть туда, где…
Но доктор Тогол уже вошел, и Скиннеру ничего другого не оставалось, как последовать за ним в слабоосвещенную холодную камеру, в которой угадывались очертания управляющих блоков, которые тихо гудели и жужжали, здесь располагался цилиндр из прозрачного стекла.
Скиннер не отрывая глаз глядел на этот цилиндр, похожий на гроб. Это и был гроб, в котором он увидел себя. Свое собственное тело. Ненужное, высохшее, от которого были взяты клоны, плавающее в чистом растворе, среди зажимов, спиралей и проводов, тянущихся к замороженной плоти.
– Оно живет, – спокойно произнес доктор Тогол. – Заморожено. Криогенный процесс позволяет сохранить вас в бессознательном состоянии… бесконечно.
Скиннер снова вздрогнул и отвернулся:
– Почему? – прошептал он. – Почему вы не дали мне умереть?
– Вы хотели бессмертия.
– Но я и так уже бессмертен. У меня новое тело, вернее, тела.
– Плоть слаба. Любой несчастный случай может ее уничтожить.
– У вас имеются другие образцы моей ткани. Если со мной что-то произойдет, вы повторите клонирование.
– Только в том случае, если сохранится первоначальное тело.
Оно должно существовать, учитывая такую возможность… живым.
Скиннер заставил себя еще раз взглянуть на трупоподобное существо, замороженное в цилиндре.
– Оно не живет… оно не может…
Скиннер, конечно, обманывал себя. Ему было прекрасно известно, что специальный криогенный процесс как раз был разработан с такой целью: поддерживать в минимальном режиме жизненные процессы в состоянии анабиоза до тех пор, пока медицина не отыщет средство борьбы с раком, и тогда можно будет разморозить тело и вернуть его к полнокровной жизни.
Скиннер, однако, не верил, что такое когда-нибудь произойдет, но все же надежда оставалась. В далеком будущем, может быть, методологию удастся усовершенствовать, и это… воскреснет, но уже не как клон, а тот человек, первый Скиннер… оживет и… станет соперником настоящего «я».
– Уничтожить!
Доктор Тогол недоуменно уставился на него:
– Как? Вы хотите…
– Уничтожить, – повторил Скиннер, резко повернулся и вышел из камеры.
Доктор Тогол остался один. Прошло немало времени, прежде чем он присоединился к Скиннеру, сидевшему на террасе. Что он так долго делал там, внизу, доктор Тогол не стал говорить, а Скиннер не спрашивал. Этого вопроса они больше не касались.
Но с тех пор характер общения Скиннера с Тоголом и вменился. Они больше не спорили о новых проектах и экспериментах.
Отношения между ними с каждым днем становились все напряженнее и вскоре стали почти враждебными. Доктор Тогол сутками пропадал в лабораторном комплексе, где у него имелись свои апартаменты, а Скиннер сидел один в своем громадном доме.
Один и не совсем один. Это был его мир. Он был заполнен его собственными людьми, созданными его собственным воображением. И У ТЕБЯ НЕ БУДЕТ БОГА, КРОМЕ СКИННЕРА. А СКИННЕР ПРОРОК ЕГО.
Для всех это было заповедью и законом. И если доктор Тогол вздумал ослушаться… Сивард Скиннер вышел на улицу и быстро зашагал к музею.
Скиннер-шофер остался ждать у подъезда, а скиннер-охранник приветливо улыбнулся, завидев входящего Сиварда Скиннера.
Скиннер-куратор заспешил навстречу, радуясь приходу столь редкого и высокого гостя. Никому не разрешалось входить в музей, за исключением его хозяина. Да и само понятие «музей» превратилось в прихоть… в анахронизм далекого прошлого, связанного с Землей.
Впрочем, Сиварду Скиннеру хотелось иметь такое место, где можно было бы любоваться предметами искусства, собранными им в течение той жизни. И хотя он мог бы завалить его доверху сокровищами и трофеями со всей Галактики, Скиннер решил сосредоточить и музее юлько то, что связывало его с Землей. Вернее, с ее далеким, далеким прошлым. Здесь висели картины, стояли статуи и скульптуры, лежали драгоценности – все то, что некогда украшало дворцы и храмы.
Скиннер решительно шагал по залам, почти не замечая окружающего великолепия. Обычно он часами мог любоваться старым-престарым телевизором, томами библиотеки иод защитным стеклом, игральным автоматом или реконструированным автомобилем с газовым двигателем.
Теперь же он направился в самую дальнюю комнату и указал на один из предметов.
– Дайте это.
Куратор скрыл недоумение за вежливой улыбкой, но повиновался.
Скиннер повернулся и зашагал обратно. Шофер, поджидавший его у двери, проводил его к мини-автомобилю.
По дороге домой Скиннер с улыбкой на лице наблюдал за спешащими по своим делам скиннерами.
Как Тогол мог назвать их уродами? Они счастливы своей работой… тем, что их жизнь заполнена… Каждый усердно выполнял порученную работу. Никто ни с кем не враждовал. Никто никому не завидовал. Враждебность вообще отсутствовала в мире Скиннера. Благодаря кондиционированию и избирательному отбору параметров памяти, они, казалось, были больше довольны жизнью, чем сам Сивард Скиннер.
