Джоанн Харрис - Страхослов
Я не знал, есть ли еще лицо у меня или меня тоже стерли. Поэтому я посмотрел на свое отражение в окне, но стекла между тонкими перегородками были рифлеными и какими-то странными, и я увидел только бледное смазанное пятно.
Это испугало меня, и я повернулся, собираясь покинуть этот дом. Мелочи бросились врассыпную. Они были серыми, как мыши-полевки, только двигались намного быстрее. Они мне не нравились. Мне хотелось сказать им: «Убирайтесь! Вы всего лишь Мелочи! И вас не существует». Но потом я подумал: может быть, я тоже всего лишь Мелочь, я прячусь за плинтусом взрослого мира, безликий, и не отбрасываю тени. Я бросился в коридор, мои голубые башмачки скрипели на дощатом полу. Вся моя смелость исчезла, Мелочи катились по полу, как стеклянные шарики.
Я распахнул дверь гостиной и увидел маленький голубой мини-ровер на каменных плитах коридора. Он словно хотел, чтобы я остался здесь, остался навсегда в этом доме, остался и играл машинками на гладком полу. А на лестнице кто-то был, кто-то, чье лицо я не мог разглядеть, но его тень падала на стену, огромная, смазанная, размытая…
Дом наполнился шепотами. Со всех сторон на меня смотрели Мелочи. А потом существо на лестнице произнесло мое имя, мягко, но очень отчетливо. Этот голос был мне почти знаком – хоть это и было невозможно, – а маленькая голубая машинка уже стояла у моей ноги, очень близко, и выглядела такой настоящей…
– Тебя тут нет, – сказал я пустоте.
Но я здесь, – прошептал голос.
– Кто ты?
Я могу стать кем захочешь. Я могу стать кем угодно. Подари мне лицо. Дай мне жизнь.
Я покачал головой.
– Ты призрак.
Призраков не бывает. Бывают только сны и воспоминания. И никто не умирает по-настоящему, пока его кто-то помнит. Поэтому подари мне лицо. Я знаю, ты можешь.
– Это из-за тебя такое случилось с картинами? – спросил я. – Ты украло их лица?
Тень на ступенях вздохнула.
Я не краду, я беру взаймы, – ответило существо. – Вы, люди, так легко забываете. Год или два, самое большее десять – и они уже меркнут. Но ты помнишь лицо твоей матери. Позволь мне носить его, мальчик. Позволь мне вновь увидеть мир…
Я подумал о матери, попытался вспомнить ее лицо, голубизну ее глаз.
Позволь мне носить ее лицо, мальчик.
– Но ты не будешь моей мамой.
Я могу стать ею, если ты позволишь мне.
Мне вспомнился волк, спрятавшийся в домике бабушки, чтобы съесть маленькую девочку. Я посмотрел на свои голубые башмачки.
Что, если бы ты мог вернуть ее? – Голос был нежным, ласковым. – Что, если бы ты мог вернуть ее хотя бы на минуту? Что бы ты сделал? Что бы сказал?
Я зажмурился. Что-то шевельнулось рядом. Теперь я уже чувствовал запах ее духов, аромат колокольчиков, мама всегда пользовалась этими духами. Я слышал ее шаги на лестнице.
Я знаю, что ты хочешь увидеть меня, – сказала она. – Я знаю, что ты хочешь мне сказать.
И она была права. Все дело было в этих башмачках, девчачьих башмачках с пряжками. Мама купила их мне на день рождения, чтобы я надел их на праздник, но я знал, что друзья будут смеяться надо мной, и потому отказался надевать эти башмачки.
«Не глупи, – сказала тогда мама. – И вовсе они не девчачьи. Это просто нарядные башмачки. Хотя бы примерь их. Ради меня».
Я покачал головой, закрыл глаза и зажмурился.
Она бы так обрадовалась, подумал я. Я знал, что башмачки были дорогими. И тогда мама села в свою маленькую голубую машинку и поехала в магазин за тортом мне на день рождения, а я даже не поцеловал ее на прощание…
«Не хочу, не буду, ненавижу тебя!» Вот что я тогда сказал.
Одно маленькое словечко. Такая мелочь. Но теперь оно преследовало меня повсюду. Мысль о том, что если бы я примерил башмачки, если бы задержал маму, поцеловав ее на прощание, если бы все эти мелочи помешали тому, что случилось потом… Грузовик повернул на красный свет, и маленькую голубую машинку бросило прямо под прицеп, а мой торт на заднем сиденье размазало по салону…
Все это заняло всего пару секунд. Секунды – тоже мелочи. И я не понимал, как такие мелочи могут быть настолько огромными, настолько важными.
Ты можешь рассказать мне что угодно, – сказало сотканное из теней существо на ступеньках. – Позволь мне помнить ее за тебя. Позволь мне забрать маленькую голубую машинку, и голубые башмачки, и торт на день рождения. Позволь мне забрать эти мелочи. Они тебе больше не нужны.
И на мгновение мне захотелось согласиться. Захотелось этого больше всего на свете. Я уже начал открывать глаза, собираясь сказать: «Ладно, хорошо, ты можешь забрать их все», но уже тогда я понимал, что сто́ит мне взглянуть этому существу в лицо (если у него вообще было лицо) – и оно останется со мной навсегда, может быть, до самой моей смерти. И оно было голодным. Как волк, как злая ведьма, оно было голодно, и оно будет жрать, только не мою душу, как ведьма из сказки, а мои воспоминания. Существо будет жить в этом доме, приняв облик моей матери, оно будет носить ее лицо, ходить по дому из комнаты в комнату, сидеть в кресле у окна, смотреть на сад. А я позабуду о ней, буду забывать ее день ото дня, и это будет невыносимо…
И тогда я увидел, что дверь наружу приоткрыта – всего чуть-чуть. И я посмотрел на дверной проем, увидел солнечный свет снаружи и бросился к двери со всех ног, и мои голубые башмачки скользили по полу, их каучуковые подошвы оглушительно скрипели на каменных плитах – с таким звуком резко тормозит разогнавшаяся машина.
Мама за моей спиной вскрикнула – жалобно, одиноко, в отчаянии, и от этого крика у меня разрывалось сердце. В тот же миг что-то схватило меня за рукав, но я не оглянулся. Я распахнул дверь и выбежал на солнечный свет. Дверь за моей спиной захлопнулась. Все было кончено. Улицу заливали яркие солнечные лучи. И нигде не было следов Мелочей.
С тех пор миновало шестьдесят лет. Я никогда не возвращался туда, до этого самого дня. И все же мне кажется, что это было только вчера. Дверь ничуть не изменилась, не изменился и дом. И когда я смотрю на окно, то вижу мое лицо – не то лицо, что я ношу сейчас, но лицо того мальчика, которым я был когда-то. И мальчик торжествующе смотрит на меня…
Процессия доехала до кладбища. Черные машины выстроились в переулке. В церкви двенадцать раз звенит колокол – и умолкает. Я думаю о том, скоро ли и я поблекну, растворюсь, превращусь в ничто. Думаю о том, сожрут ли черви-камнееды надпись на моей могильной плите. Думаю о том, откроется ли эта дверь, белая дверь без прорези для писем, откроется ли она или теперь заперта навсегда.
