Мария Барышева - Искусство рисовать с натуры
Эти мысли взволновали Наташу, и позже, когда они уже, погасив свет, лежали в постели, она начала ластиться к мужу, пытаясь его расшевелить, надеясь найти ответы в сексе или попросту забыться в нем. Но Паша, не открывая глаза, вытащил ее руки из-под своего одеяла, пробормотал бесцветно и скучно: «Наташ, я устал», — зевнул протяжно, с подвывом и, скрипнув кроватью, повернулся к ней спиной.
Несколько минут Наташа молча лежала в темноте, сжав кулаки, дрожа всем телом и чувствуя, как щекотят кожу слезы, ползущие от уголков глаз к вискам. Потом она резко села, и кровать отозвалась истеричным скрипом, словно посылая кому-то сигнал тревоги. Но услышать его было некому — Паша уже крепко спал, едва слышно похрапывая. Наташа посмотрела на него, потом встала и вышла из комнаты.
На балконе она закурила и, облокотившись локтями о перила, обвела взглядом пустой двор, темные окна соседних домов и редкие светящиеся — признаки чьего-то бодрствования — яркие, веселые — словно маяки в безбрежном море сна. Самое большое окно — небо — словно тонкими тюлевыми занавесями было задернуто облаками, сквозь которые просвечивали звезды, и их рассеянный свет подмешивался к свету окон-маяков и тусклых фонарей. Воздух был теплым и неподвижным, и сигаретный дым выплетал в нем какие-то сложные, сюрреалистические узоры. Промелькнула мимо летучая мышь маленьким бесшумным призраком — так близко, что едва не задела крылом лицо Наташи, и она, вздрогнув, чуть не выронила сигарету.
Ночь была обычной, и на первый взгляд нарисованная темными и желтовато-серебристыми красками картина не выходила за рамки этой обычности. Но было в ней и что-то странное, что-то такое же обыденное и раньше не замечаемое и от этого еще более тревожное — как резкий, не подходящий по колеру мазок. Наташа стерла с глаз слезы, мешающие четко видеть, и еще раз обвела взглядом двор. Взгляд скользнул по молчаливым домам, по площадке, по деревьям, по дороге…и запнулся об оранжевый огонек — яркий, продолговатый огонек на крыше такси. Машина стояла у обочины, осев на один бок, и в свете фар был виден согнувшийся у передней части машины человек. Судя по его движениям, он менял колесо. Старая дорога серебрилась в смешанном свете — умиротворенно, довольно, как паутина, не оставшаяся пустой. Многолетние платаны едва слышно шелестели засыхающими листьями, и шелест походил на насмешливый шепот. Ночь густела, шофер трудился, бряцая инструментами, Наташа смотрела.
Что особенного в том, что у машины спустило колесо на тихой ночной дороге? Ничего.
Наташа смотрела на такси, и ее щеки давно высохли под южным ветерком, а с позабытой сигареты летел и летел пепел…
* * *Две с половиной недели спустя, в то время, которое деликатно именуют «поздним вечером», Наташа открывала замок входной двери. Она вернулась с работы пять минут назад и только успела переодеться и выложить на кухонный стол купленные еще утром тугобокие кабачки, как в дверь требовательно забарабанили, презрев писклявый звонок с западающей кнопкой. Спросив: «Кто там?» — и услышав: «Я!» — всегда хороший ответ — Наташа хмыкнула, крутанула замок, и в коридор ввалилась Надя встрепанная, в измятом костюме и изрядно навеселе.
— Привет ударникам торговли! — сказала Надя. — Ну, что? Покупают-потребляют?
— Заходи, — Наташа закрыла за ней дверь. Надя кивнула, хихикнула над какой-то ей одной известной вещью, заглянула в зеркало в прихожей, проронила: «О, Господи!» — сбросила туфли и пошла на кухню, намеренно громко шлепая босыми ногами по полу.
— А что у нас муж?
— Пока на работе.
Надя кивнула и сосредоточенно посмотрела на свои часы. Между ее бровями образовалась глубокая складка, словно она увидела под стеклом циферблата нечто, не поддающееся мгновенному пониманию.
— Трудится, бедный, а? — заметила она с сочувствием, сквозь которое без труда просвечивало ехидство. — Ну, тогда и мы потрудимся.
Она раскрыла измятый пакет и достала из него бутылку сухого вина. Аккуратно поставила на стол и посмотрела на подругу. Подруга же посмотрела на нее сурово, как успешно искушаемый святой. Потом протянула Наде нож и рюмки и принялась чистить кабачки, собираясь осуществить свою давнишнюю мечту — оладьи.
— Вам что, зарплату дали?
Надя, поддевая ножом пластиковый ободок, презрительно фыркнула.
— Дали, как же! Мы же, подруга, не частная шарашка, а, к сожалению, государственная. А государство у нас бедное. Если таковое вообще государством можно назвать… Шеф говорит — в Киеве заморочки какие-то, поэтому и не платят. Нет, Натаха, это мы с одним товарищем ночью сюжетик смонтировали и десяти клиентам перегнали. Ну и вот.
Она отвернулась и наклонила открытую бутылку над рюмкой, и прозрачное зеленоватое вино мягко плеснулось о донышко, распространяя свежий, чуть терпкий запах. Наташа прикрутила мясорубку к табуретке, повернулась и взяла наполненную до краев рюмку.
— Почему ты не уйдешь из «Борея»? — спросила она.
— Не знаю, — Надя отхлебнула из своей рюмки. — В самом деле, не знаю. Может, потому, что дура. А может потому, что некуда. В сущности ведь, Натаха, из меня журналист, как из навоза пуля, только в «Борее» этого не замечают. А в «Пирамиде» заметят.
Она поставила пустую рюмку на стол и вновь ее наполнила.
— Ты много пьешь, — заметила Наташа, внимательно глядя на подругу. Надя профессионально улыбнулась ей сквозь рюмку.
— Ой! Сейчас начнут читать лекции: «Не пей — с пьяных глаз ты можешь обнять своего классового врага»?! Брось, Натуля! Без этого дела у меня совсем крыша поедет!
Наташа хотела было ответить, но ее опередило едва слышное треньканье телефона. Раздраженно цокнув языком, она поставила рюмку на стол и исчезла в темноте коридора. Тотчас же оттуда донесся ее голос, произносивший фразы жестко и отчетливо: «Да, деда», «Нет, деда», «Нет, не зайду», «Нет, не пришел еще», «Зачем?», «А жить мне где, мудрый?», «Нет, я не рисую, тыщу раз говорила!», «Нет, нет, нет…»
Лицо Нади изменилось, отчаянно-пьяное веселье втянулось внутрь, хотя хмель в глазах остался. Перестав вслушиваться в разговор, состоявший из сплошных «нет-нет-нет», она встала, достала сигарету, протиснулась между столом и стеной к кухонному окну и закурила, глядя вниз — туда, где под кронами платанов скрывалось почти невидимое сверху выщербленное дорожное полотно.
— Что же никто тобой не заинтересовался, а? Болтовня, болтовня, а наработок нет как бы, — тихо пробормотала Надя, выговаривая слова вместе с дымом. — Но ведь я-то узнаю.
— Что ты говоришь? — спросила сзади Наташа и брякнула посудой.
